Марта из Идар-Оберштайна

– Снится, что бегу на амбразуру, а ребята впереди меня падают и падают. Я знаю, что вот-вот тоже должен упасть, но почему-то остаюсь на ногах. А мне так хочется отдохнуть. Свалиться и лежать со всеми в какой-нибудь маслянистой луже, вот только продолжаю бежать, чисто заведенный.

От голода отекали ноги, и со временем не представлялось возможным засунуть их в колодки. Мужчины пытались обуться и выли от боли. У одного Лисички отеков не наблюдалось, и «бегущий на амбразуру» завистливо переспрашивал:

– Как ты избавился от отеков?

Тот разводил руками:

– Я их выплакал.

Вечерами пережившие еще один изнурительный день рассаживались на нарах и беседовали о фирменных блюдах и рецептах. Вспоминали девятнадцать сортов рыбы в московских магазинах и шутливое четверостишие: «Мы, советские колбасы, широко проникли в массы. Нас сто двадцать пять сортов, ждем мы только ваших ртов. Можно мазать нас горчицей, можно нас сварить в водице, жарить на сковороде, а уж кушать – так везде». Спорили, как правильно готовить котлеты по-киевски и варить уху. Ленинградцы вспоминали корюшку и эскимо, жители Баку – плов, который следует запивать щербетом, одесситы – икру из синеньких и форшмак, не забывая подчеркнуть, что их кухня – самая деликатная. На скорую руку не приготовишь. Составляли меню праздничного стола и звали друг друга в гости после освобождения. Василий никогда не принимал участия в подобных беседах. В создавшейся ситуации помнил одно: самый вкусный суп со дна котелка, так как на дне есть картошка.

Об обнесенном каменной стеной блоке № 20 знали все. В него свозили взятых в плен советских офицеров с пометкой «К», означавшей «пуля», и держали в самых жесточайших условиях. Им не полагалась брюква и водянистый кофе, лишь раз в сутки крохотный кусок липкого эрзац-хлеба и пересоленная бурда, отдающая перетертыми костями. В жаркие дни в нее специально добавляли соль ложками. Получившему свою порцию ставили на руке крест химическим карандашом, и человек с жадностью выпивал содержимое миски, выстукивая об нее зубами что-то на манер «Танго смерти». Впоследствии невыносимо страдал от жажды и миражей.

Зимой в бараке стоял уличный холод, так как на окнах зияли решетки без тонкой пластинки стекла. С потолка опускались длинные сосульки-убийцы и прицельно метили в чей-то беззащитный висок. Отсутствовали нары, белье, подушки, хотя в комнате блокового хранились целые стопки новеньких одеял. Пол частенько заливался водой, и бывшие командиры ложились прямо в лужу. Наутро выжившие, страдающие от дизентерии, рожистых воспалений и многочисленных фурункулов, наспех прощались с мертвыми и переходили к процедуре умывания. Следовало подбежать к бетонному умывальнику, плеснуть в лицо пригоршню воды, утереться рукавом и отбежать. Менее проворных, не вписавшихся в отведенные три секунды, избивали до полусмерти. Единственной привилегией двадцатого блока было отсутствие труда. Вместо этого проводились многочасовые «уроки физкультуры» с ходьбой гуськом, отжиманием и приседанием до глубоких обмороков. На них отрабатывали новые способы убийств и проводили медицинские эксперименты. В результате вид трупов с открытыми гноящимися ранами и торчащими из них осколками приводил в ужас даже невозмутимых работников крематория.

Мученики решили бежать в последнюю ночь января, но произошла утечка информации, и за день до операции эсэсовцы сожгли живьем двадцать пять самых сильных и выносливых. Новую попытку решили не откладывать, назначив побег в полночь со второго на третье февраля. Накануне операции один из зачинщиков вышел на середину барака и глухо сказал:

– Многие из нас погибнут, скорее всего, большинство, но те, кому посчастливится выжить, поклянитесь вернуться на родину и рассказать о наших подвигах и муках.

Все торжественно поклялись.

Смертники разделились на четыре группы, три из которых должны были атаковать вышки, а четвертая – отбить внешнюю атаку со стороны лагеря. В полночь достали свое нехитрое оружие: камни, куски угля, обломки разбитого умывальника и главный козырь – два огнетушителя, и операция началась. Беглецы с криками «Ура!» бросились на вышки, и тотчас раздались пулеметные очереди. В лица стрелявших полетела пена из огнетушителей, колодки с ног и куски эрзац-мыла. Один пулемет захлебнулся, парни быстро забрались наверх и открыли огонь по другим вышкам. Вторая группа с помощью деревянных досок закоротила проволоку, набросала на нее мокрое тряпье и начала карабкаться через стены. Четыреста из пятисот смогли ее одолеть. Около семидесяти самых истощенных узников остались в лагере, и, когда разъяренные охранники ворвались в блок, столкнулись с абсолютно голыми скелетами, отдавшими всю одежду бежавшим товарищам.

Василий, зная о побеге, всю ночь молился. Поначалу просил, далее торговался, умолял и требовал. Голос терпеливо слушал, а потом безапелляционно произнес:

– Я уполномочена спасти только тебя в надежде, что твои правнуки спасут меня.