Марта из Идар-Оберштайна

Семья Марии считалась средней – и не большой, и не маленькой. Обыкновенные труженики-родители и трое детей. Все молчаливые, с непростыми характерами и вьющимися волосами. Старший брат Семен, средняя Мария и младшая Сонька. Семен окончил педагогический техникум и работал учителем физкультуры. Строил школьников в шеренги и отдавал команды: «Равняйсь! Смирно! Шагом марш!» Слыл упрямым, своенравным и любвеобильным. Редко кто мог понять подкоп его мыслей и предвидеть реакцию. Долгое время встречался с девушкой, а когда узнал, что ее мать в тридцатые раскулачивала его семью, взбеленился, оставив несчастную посреди романтического вечера. Девушка рыдала и пробовала утопиться, забегая в воду по грудь и в панике выскакивая, словно из кипятка. Ее мать, вся какая-то землистая, с пожелтевшим носом и коричневыми чайными щеками, прибежала к ним домой и стала уговаривать одуматься. Пыталась внушить мысль о выполнении приказа и невозможности ослушаться. Семен, подперев голову рукой, показушно зевал и рассматривал двух несущихся на пару куриц. Женщина заискивала, низкопоклонствовала, гнула хребет. Припадала то на одну, то на вторую ногу, словно собиралась тряхнуть стариной и исполнить запрещенный линди-хоп. Семен стоял на своем: «Не прощу, и все тут». Тогда она выдала последний аргумент:

– Дочь у меня одна, – и рухнула на колени.

Он мучительно вспомнил, как Мария носила за щекой кусочек сала, выловленный из школьной затирухи для младшей сестры, и молилась: «Только бы случайно не глотнуть!» Двухлетняя Соня ждала сестру на пороге и первым делом тянулась к губам, пытаясь достать языком свое долгожданное лакомство. От всплывшего в памяти эпизода стало тоскливо, и Семен бросил через плечо:

– У нас тоже была одна лошадь и один мешок муки, а вы их забрали, оставив мать с тремя голодными детьми.

Второй избраннице дал отставку по достаточно пикантной причине. Парень опаздывал на свидание, а девушка, безмятежно сидя на пне, рисовала большим запыленным пальцем чайные розы. Семен, предварительно завернувшись в белую простынь, подкрался и крикнул на ухо:

– Ку-ка-ре-ку!

Та от неожиданности подскочила и не смогла сдержать газы, а он обидно рассмеялся:

– Маленькая еще по свиданиям ходить. Дома сиди, а то, не дай бог, еще обделаешься.

Лицо девушки вспыхнуло. Она закрыла его ладонями и униженно поплелась в сторону колхозных ферм. Личную жизнь так и не устроила, оставаясь до старости неуверенной и обросшей комплексами, как пень трутовиками.

Третью бросил, невзирая на рождение ребенка. Село дружно восстало. Семена пытались вразумить на работе, на заутрене, во время молотьбы. Напоминали: «Заложил в печь ухват – вынимай чугунок». Физрук покорился, перевез мать с новорожденным к себе домой и не обмолвился с бедняжкой ни словом. Целую неделю «жена» провела в уничижительном брачном молчании, а потом не выдержала, вытащила из люльки краснощекого мальца, отвесила «супругу» поклон, означавший «спасибо за теплый прием», и вернулась к родителям. Когда мальчишка подрос и стал носиться по деревне в коротких штанишках на одной пуговице, бывало, цеплялся за отцовскую ногу и лепетал:

– Папка…

Тот стряхивал его, как котенка, и нарочито смеялся:

– Какой я тебе папка? Таких папок у тебя – половина села.

Когда грянула война, Семен ушел на фронт добровольцем, ведь учителей до сорок второго года не спешили приставлять к пушкам. Парень очень волновался, что бои закончатся, а он не успеет совершить свой подвиг, но, попав под селом Борщив в «котел», понял: герой из него не получится. Новобранцы, еще вчера наперегонки молотившие пшеницу и рожь, размахивающие косами и удочками, щекочущие девушек и развлекающиеся с ними на сеновалах, оказались отрезанными от своей прежней жизни. Лежали не дыша и физически ощущали, как вокруг их шей сжимаются фашистские клещи. Накануне просочилась информация об экспериментах, проводимых над пленными. Горемык загоняли в подвалы и травили газами, предназначенными для уничтожения различных паразитов. К примеру, кристаллами «Циклона Б». При комнатной температуре они выделяли смертоносный газ, движущийся в темпе vivace, и не щадили никого: ни слабых, ни сильных, ни атеистов, ни верующих в Христа.

Семен не собирался сдаваться и умирать, обжигая легкие ядом. Поэтому превратился в невидимку и стал пробираться к своим. Ночами полз по-пластунски, днем прятался в полях, маскируясь между рыжими подсолнуховыми головами и ощущая, как лопатки примерзают к черноземным кочкам. Через неделю такой пресмыкающейся жизни добрался до родного села и спрятался на чердаке.

Его заметил бдительный сосед, и в тот же вечер раздался стук приклада. Устинья придушила пальцами свечу и вышла на полусогнутых. Ее колени неожиданно свело судорогой, и ноги не разгибались, хоть плачь. На нее уставились дула нескольких винтовок, а собаки, стоя на задних лапах, истерически переругивались, уставившись на крышу и оглашая всему миру о взятии следа. Полицай по-свойски похлопал женщину по плечу:

– Ну давай, показывай своего бойца!