Марта из Идар-Оберштайна

Обратно Мария бежала. Рассекала босые ноги о стерню и все думала, как объяснить случившееся, но рассказывать ничего не пришлось. Их улица больше не существовала. За несколько часов до полудня немецкие факельщики безжалостно разбили окна и бросили внутрь горящие факелы. Женщины выскакивали с детьми, а поджигатели пытались затолкать их обратно, вследствие чего – ни домов, ни малинника, ни редкого штакетника. Вместо этого – крупные рубиновые угли, жирная сажа и обугленные палки, бывшие еще несколько часов назад вишнями «шпанка».

В их деревне сплелись, словно в купальский венок, несколько улиц. На самой короткой – всего пять хат. Пять семей, пять фамилий, пять колодцев. Пять дымарей, погребов, заборов, будок и тявкающих дворняг. Пять огородов, клумб, сараев, дровников и кошек с котятами. В каждом дворе – куст обыкновенной калины или витаминного шиповника. Раскоряченные яблони. Шелковица. За калиткой – жадные до воды береза и грецкий орех.

Соседи жили дружно, одалживали квашню и делились молоком, когда чья-то корова находилась в запуске. Все обо всех знали: кто когда печет хлеб, перебирает картошку, сеет овес, купает детей, белит потолки, вышивает восьмиконечные звезды и бараньи рога. Стоило кому-то выйти во двор, закашляться, потянуться, ухватиться за поясницу, перекинуться кривым словом с мужем или детьми – все пять дворов разворачивались окнами и дымарями.

В первом доме жил Василий. Неплохой парень, но слишком несерьезный. Чересчур быстрый, шебутной и утомительный. Пока Мария собиралась сказать одно слово, он выдавал целых десять, да еще успевал набросить сверху дурацкую прибаутку типа «Ах вы, Сашки, канашки мои, разменяйте бумажки мои» и по-фраерски прищелкнуть каблуками. Парень рано женился и выбрал в жены такую же взбалмошную деваху по прозвищу Губошлепка. Привел ее в дом, и, как только уехал на фронт, в нем стали происходить постыдные вещи.

В следующем доме – ее крестный, безрукий Оникий, прославился на весь мир неординарной выходкой. Малограмотный, два класса церковно-приходской школы, а в шестнадцать лет смастерил примитивный вертолет. В день взлета отец в сердцах рявкнул: «Только не упади на вербу». Тот кивнул, поднялся метров на пятнадцать и упал прямо в развилистое дерево. Раненого мальчишку отвезли на телеге в райцентр. Тряслись долго, часа два. Все это время парень лежал лицом вниз и жевал солому, пытаясь заглушить крик. Руку не спасли, но тот не отчаивался. Одной левой делал то, что не всегда под силу двуруким. Выстроил дом, дровник, летнюю кухню. В жены взял самую красивую и пышную девушку, выше его на голову.

Посередине – самая зажиточная семья. Всегда веселые, приветливые, чересчур счастливые. Новый дом, календула, напоминающая слитки золота, ухоженные грядки. Мальвы и любисток вдоль забора, а еще синеглазый барвинок – чисто персидский ковер. Жили душа в душу и растили четверых детей. Он называл ее Ангелом. Бывало, глядя, как хозяин сдувает пылинки со своей супруги, Мария заикалась маме о мечте жить так же. Та, не поворачиваясь от печи, предостерегала: «Смотри не на тех, кто живет лучше, смотри на людей, живущих хуже нас».

Четвертый дом занимала семья Килины, пятый – Марии. Соседи помнили об их немецких корнях и, когда грянула война, завистливо вздыхали: «Кого-кого, а вас не тронет. Свой своего не бьет». Война затронула всех. Зацепила осколком, пожаром, голодом, смятением и замешательством. Одному из первых досталось крестному Оникию.

Его называли смекалистым. Он построил маслобойню, и все село ходило перебивать рыжей и подсолнух. Кроме того, держал для спаривания вздорного козла и за каждую такую «любовь» получал свой честно заработанный рубль. Ночами сторожил в колхозе бахчу.

Как-то раз заметил, как кто-то ворует его заботливо припасенные дрова, и решил наглеца разоблачить. Для этого аккуратно высверлил в поленьях отверстия, вставил патроны и забил колышками. Условно разделил дровник на две части и строго-настрого приказал жене топить дом березой из левой кучи и ни в коем случае не касаться правой. На следующий день у колхозного тракториста разорвало печь. Тот выбежал на улицу в одних подштанниках и по-бабьи заголосил:

– Оникий, у меня такое горе, разорвало трубу и печь. Горшки летели через окна.

Сосед хитро ухмыльнулся:

– Теперь будешь знать, как топить моими дровами!

Детей у Оникия не было, и на фронт его не взяли: какой из однорукого солдат? Вот и сторожил верой и правдой колхозные дыни и все летние ночи проводил на бахче. Жена привыкла в жаркое время года спать в одиночестве.