Марта из Идар-Оберштайна

– Ты разве не знаешь, когда плачешь и тебя обнимают, начинаешь плакать еще сильнее?

Годы неслись в темпе этюдов австрийца Черни. Зима, весна, лето. Покосы, консервация, отелы, внуки, Рождество. Блины, сливы в джеме, молозиво и зимний винегрет с грибами. Шестичасовый гимн, новые галоши, внуки, играющие в «Колечко» и «Я знаю пять имен». Бутылка из-под шампанского, заполненная десятикопеечными монетами. В ней собиралась сумма ровно на сережки очередной внучке. Деликатная рассада перца, приготовление садового вара, покупка коровы и секатора. Кошка с вопросительным хвостом. Узлы калины. Выпускные и проводы в армию. Свадьбы, зарытый на огороде бидон самогона, воскресные церковные службы, во время которых читали шестопсалмие и вторую кафизму.

Василий оставался худым и вертким. Мария слегка располнела. Она продолжала вести хозяйство, заниматься внуками, печь пироги. Ни разу в жизни не видела моря, не отдыхала в санатории, не бывала на концертах и в кино. С соседкой продолжалась «война», и у той язык трансформировался в жало. Всех неправославных Килина обзывала «баптистами», всех щеголяющих в коротких юбках – «вертихвостками».

Изредка к ней приезжал внук, сильно похожий на Эдуарда. Он не отходил от деда и всячески пытался тому помочь. Обрезал вместе с ним деревья, крутил ручку сечкарни, присутствовал при окоте коз. Они шушукались, гоняли наперегонки на велосипедах и даже воровали вместе горох с колхозного поля. Завидев их раскрасневшимися, с оттопыренными пазухами, бабка Килина восклицала:

– Надо же, у дураков и мысли сходятся!

Однажды паренек мастерил воздушного змея. Долго над ним корпел, сверяясь со схемой в «Юном технике», а тот все не взлетал. Запускал попеременно то с забора, то с крыши. Бабка, в очередной раз наблюдая за его безуспешными попытками, резюмировала:

– Не можешь срать – не мучай жопу.

Соседи синхронно старились, болели, выздоравливали. Вскоре Эдуард разделил дом на две части, сделал себе отдельный вход и прекратил общение с женой. Монотонно тюкал молотком, сбивая ящик для цыплят, жал серпом крапиву и подвязывал помидоры. Та некоторое время пыталась его разговорить, но он упорно сжимал губы. Под конец махнула в сердцах рукой:

– Делай что хочешь, лишь бы пыся не лопнула.

Затем, нащупав силуэт Марии, орала:

– Это ты во всем виновата! Из-за тебя я попала в Германию. Из-за тебя мне нельзя жить в Ленинграде и Москве. Из-за тебя я не окончила институт и не вступила в партию.

Эдуард, не в силах выдержать ее обличительную речь, заступался:

– Она здесь ни при чем, а ты никогда особо учиться не хотела.

Килина подходила к нему вплотную и мастерски выпускала газы:

– Нюхай, дружок, хлебный душок.

Тот краснел и продолжал свое нехитрое занятие. Упаковывал внуку подарок в газету, перевязывал бечевкой и приговаривал:

– Вот таким фертом.

…Мария ушла первой. За гробом, помимо детей и внуков, шло двое мужчин. Один любивший всю жизнь, второй только осознавший свои чувства. Они держались вместе в церкви в момент старательно выведенного «Со святыми упокой», у рыхлой земляной насыпи и на поминальном обеде. Килина проводила подругу, выглядывая из-за кухонной занавески, а потом включила телевизор и безмятежно задремала во время просмотра скучного черно-белого кино.

Глава 6 Анна

Повторение чего-то – это не проклятие.

Это возможность изменить конец навсегда.

Хо Чжун Чже

Первоклассники напоминали едва проклюнувшихся цыплят. Галдели, пищали, носились из одного угла класса в другой. Искали портфели, бутерброды, ручки. Пап и мам. Одни плакали и умоляли забрать домой, другие копошились, гримасничали, храбрились. Облизывались при виде пирога, стоящего на самом видном месте и подмигивающего коралловыми дольками слив. Анна смотрела на них с нежностью и просила родителей сделать несколько шагов назад. Те не слышали, делали хаотичные движения локтями и растерянно оглядывались, будто не понимали, как здесь оказались. Заслоняли спинами оконный свет. Пятились, роняли стулья и настенные портреты. Вытравливали пиджаками свежую побелку. Кто-то требовал закрыть окна во избежание сквозняков, кто-то, напротив, жаловался на «Ташкент». Анна Ивановна несколько минут наблюдала, как разносят ее уютный кабинет, а потом зычным голосом попросила всех замереть. Родителей – прижаться к шкафу, детей – набрать в рот воздуха и поиграть в молчанку. Мигом рассадила всех за парты, показала, где доска, мел, крючки для портфелей. Куда лучше сложить карандаши и спрятать линейки. Терпеливо дождалась тишины, одернула свое новое фиалковое платье, сшитое специально к школьному празднику, и произнесла речь.