Мартон и его друзья

— Тамаш Пюнкешти, — назвал он себя. — Главный доверенный Оружейного завода. Я пришел по поручению Будапештского совета доверенных, чтобы проводить вас в помещение, где состоится Всевенгерский митинг протеста. Много народу прибыло?

Он не делал лишних движений — как видно, привык к этому в инструментальном цехе, где малейшая ошибка может испортить все дело.

Ливень сменился уже тихим дождичком. Все сразу посветлело: и небо, и улица, и зал ожидания. Пассажиры, которых ждали срочные дела, хлынули к выходу. Крестьянки, накинув верхние юбки на головы, теснились в дверях, мужчины, смастерив из газет бумажные колпаки, покидали вокзал неторопливым шагом. Иные у самого порога раскрывали зонты, а другие, потоптавшись чуточку на месте, быстро и решительно устремлялись на улицу.

Приехавшие на собрание спокойно ждали. Начнется оно только в восемь часов, торопиться некуда. Сквозь открытые двери и окна вливался посвежевший после грозы воздух. Все оживились. Сбились в кучку и завели обычный разговор. Больше всего толковали о том, что вечером надо говорить не только о злоупотреблениях, связанных с избирательным списком.

— Потому что, видите ли, — сказал Лайош Рошта, — у нас в Надудваре никто и понятия не имеет, как надо вести себя, чтобы эта холера не началась.

— Какая холера? — спросил Тамаш Пюнкешти неторопливо.

— Да война.

Пюнкешти поднял на Рошту красивые строгие глаза. Оба они были одного роста, одинакового сложения, и даже в том, как они стояли — неподвижно, чуточку наклонившись вперед, чувствовалось какое-то сходство. Казалось, их крепкие ноги упирались не в каменный пол, а уходили куда-то глубже.

— Не только в Надудваре, товарищ, но и здесь, в Пеште, мы не имеем об этом никакого понятия, — тихо сказал Пюнкешти. Обе руки его так же, как и у Рошты, висели неподвижно, точно к ним были привязаны тяжелые гири.

Рошта поднял правую руку, почесал в затылке и недоверчиво взглянул на Пюнкешти.

— Да ну?..

Обогнув привокзальную площадь, к залу ожидания мягко подкатила закрытая коляска. Из нее выскочил Иштван Доминич, оглядел делегатов и, хотя Пюнкешти стоял в стороне, его первого удостоил внимания — уже издали, с ходу протянул ему обе руки.

— А-а-а! Товарищ Пюнкешти! Очень рад! Вот она, железная дисциплина: дождь не дождь, ливень не ливень… Благодарю, благодарю вас, — сказал он так, словно прибыл не он один, а в его лице все сто пятьдесят членов социал-демократической партии и теперь они выражают свою благодарность «дисциплинированному» Пюнкешти.

Доминич улыбался и чуть не ткнулся протянутыми руками в Пюнкешти, который, наконец, медленно подал руку, не отвечая и не улыбаясь в ответ на похвалу. Остальных Доминич приветствовал проще: «Откуда прибыли?», «Когда приехали?» и так далее.

Дождь совсем перестал. Все тронулись в путь. На улице еще шумела вода и пенистой рекой мчалась по мостовой. Над чугунными решетками канализационной сети возникали бурлящие воронки, но трубы не могли принять в себя весь этот поток, и вода, растекаясь полукругами, шумно ломилась дальше.

Доро́гой Лайош Рошта старался держаться поближе к Доминичу. Рошта был упрямый человек, нелегко отказывался от своих намерений и, уж если решил выведать что-нибудь, не сдавался.

— Товарищ Доминич! А нынче вечером будет разговор про эту холеру?

— Про какую холеру? — На лбу у Доминича собрались складки.

— Да про войну… Про то, как вести себя… Вернее, про то, что нам делать надо… Ведь не знаем мы…

Доминич угрюмо покосился на сапоги Рошты, на его полотняную рубаху без галстука и спросил:

— А вы откуда приехали, товарищ?

— Из Надудвара, из села Надудвар. Я ж говорил вам, я делегат от тамошней организации землекопов…

После слов «организация землекопов» и «Надудвар» на лице у Доминича появилась презрительная улыбка. Пюнкешти заметил ее. Молча бросил взгляд на долговязого Доминича. Он шел тоже рядом с ним, только по другую сторону.

— На Оружейном заводе тоже не знают.

Доминич проглотил улыбку.

— Я… Гм… я… Гм… Я считаю, уважаемые товарищи… — сразу входя в ораторский раж, задекламировал Доминич, да так громко, что какой-то прохожий, шедший шагах в тридцати, обернулся, подумав, что его окликнули. — Я считаю, что сегодня вечером наша единственная и безотлагательная задача — обсудить вопросы, связанные с избирательным списком. Это ключ ко всем вопросам. Если я не ошибаюсь, — добавил он с досадой, — и вы, товарищ, тоже ради этого приехали в Будапешт…

— Ключ-то ключ, — пробормотал Рошта, — а все ж нелишне было бы узнать и про то, что в сундуке таится.

Он глянул на Пюнкешти. Пюнкешти кивнул ему. А Доминич бесился. «Сундук! Дальше сундука так и не пошел. Мужик!» — заключил он с презрением.

Пришли на проспект Арены. Костин и Апостол долго разглядывали высокую статую, стоявшую у Дома строителей. Голый мужчина обеими руками держал перед чреслами большой камень. Костин и Апостол обошли статую кругом, оглядели ее и покачали головами. Хотели спросить что-то у товарищей, но потом передумали и вместе со всеми вошли в дом, еще раз оглянувшись из дверей на голого каменщика.