Мартон и его друзья

— Сидели мы в корчме. Калякали о том, о сем; слова-то без ручки, ухватиться не за что, так и скачут друг за дружкой; но только народ озабочен, все думает-гадает, как оно будет дальше, как жить-то станем. Вдруг входит нотариус со своей собакой. Оглядывается вокруг и спрашивает: «Что такое? Эй, люди! Никак помер кто! Или мы не мадьяры? Вина давай! — гаркнул нотариус. — Выпьем!» Потом потребовал тазик. Поставил на пол, налил вина. Пусть, мол, и собака выпьет на радостях, что война началась. А собака залезла под стол, и ни в какую. Тогда нотариус вытащил ее, беднягу, за уши и стал тыкать мордой в вино. «Пей, коли говорю, шут тебя подери!» Пес заскулил, а пить не стал. Тогда нотариус заказал телячьей печенки и накрошил ее в таз. Собака осторожно зубами выбирала куски печенки. Да, видно, ей потом и вино пришлось по вкусу, потому что взялась она его лакать… Пьяная напилась, закувыркалась на полу, залаяла, завыла, будто на луну. Нотариус хохотал поначалу — за живот держался, но, когда и мужики смеяться стерли, он пинком зашвырнул пьяного пса под стол. «Ну что, будете пить? — крикнул нотариус. — Эй, корчмарь, вина подавай! На всех!» Ну, тут уж трезвон пошел по деревне. Вся беднота привалила в корчму. Иные прямо из кроватей да в чем спали — в корчму, чтобы не упустить дарового угощения. Первым туда прибежал босой мужичонка в одних портках. Идет, а сам не верит, Вошел, поздоровался. Нотариус сидит на столе, будто король на троне восседает. И махнул эдак палкой. А тот, что в одних портках, схватил флягу, прижал к себе — чтоб никто не отнял, да и запел: «Лайош Кошут нам сказал». Нотариус хохотал так, что чуть под стол не свалился. Народу набилось — яблоку негде упасть: корчма закачалась, как корабль. Ох, и чудная же ночь была! Перепились все вдрызг. Поют. Орут. Кто о чем… «Живьем зажарим сербов!» Нашлись и такие, что, не разобравшись, кричали: «Да здравствует наш любимый депутат!» Они-то, горемычные, думали, что депутатские выборы подошли, потому их и вином даровым угощают. Ну, а под конец передрались все. Тот, что первым вошел, в портках и босиком, так с бутылкой в руках и вылетел в окно. Вот так-то и началась у нас война, господин капрал, товарищ Новак…

5

Пока только пятьдесят метров отделяли их от родных. Пока они — отцы, сыновья, братья и мужья — стояли здесь, терзая сердца своим близким, чтоб уехать потом кто знает куда и на сколько. Быть может, и навсегда. Казалось, хоронят живых людей, а родные смотри вот на это. Помочь нечем, ведь так оно заведено, испокон веку так было, так будет и впредь. И хотя солдаты в одинаковой серой одежде и в одинаковых фуражках для посторонних и казались на одно лицо, — разве что один чуть повыше, другой пониже; хотя за спиной у всех были одинаковые серые рюкзаки, а на плечах винтовки, из дул которых торчали увядшие цветочки; и ноги у всех обуты были в солдатские башмаки и обмотки, — родные все-таки узнавали и находили в этой толпе тех, с кем они многие годы — а то и всю жизнь — провели вместе, — своих мужей, сыновей, отцов.

— Мама!.. Смотрите… Вон он, вон он стоит…

— Где?.. Где?

— Возле флага… Видите? Папа!..

— Возле флага?.. Господи Иисусе, вижу, вижу… По плечу узнала…

— Эржи, Эржи! На сынка своего погляди, Михай-то улыбается.

— Ой, господи! Глазоньки мои уже не видят! Покажи рукой-то, где мне его искать… Мишку моего… сыночка…

— Петер! Петер… Вон он, мой Петер, золото мое…

Затянутые в форму солдаты для армейского командования были 21-м маршевым батальоном 32-го будапештского сводного полка, для командира батальона — первой, второй и третьей ротой, для командира роты — первым, вторым, третьим и четвертым взводом, а в глазах родных весь этот «личный состав» превращался в людей, устами родных каждый из них получал свое имя, и не просто имя, а становился «милым Яношем», «дорогим Мишкой», «папенькой», «Петером, голубчиком», «муженьком родным», «Фери, бедняжечкой»…

6

Жены Новака не было. Эту неделю она приходила к мужу после восьми вечера, потому что начала работать. По утрам, как всегда, занята была дома, а после обеда — с четырех до восьми — клеила адреса в типографии «Свет», куда ее устроили из уважения к Новаку. Вчера Терез приходила к Новаку на улицу Петерди вместе с детьми, но тогда еще никто не знал, что батальон отправят на фронт. Терез и сегодня придет часам к девяти — и уже не найдет его. Сейчас половина седьмого, к девяти часам поезд довезет солдат уже до Гёдёллё.