Мартовскіе дни 1917 года

Для продолженія войны нужен был пафос, то есть активное дйствіе, — защитная сила была формулой пассивной, которая могла получить дйственное значеніе лишь при нкоторых опредленных вншних условіях. Раз их не было, формула теряла свою политическую обостренность. Многіе из находившихся непосредственно на фронт сознавали рождавшуюся опасность. Так ген. Селивачев, знакомясь с планом проектировавшагося прорыва с участка 6 арм. корпуса, записал 11 марта: "Предстоящая операція, говоря откровенно, крайне пугает меня: подъема в войсках нт, совершившійся переворот притянул к себ мысли арміи, которая безусловно ждала, что с новым правительством будет окончена война, и каждый, вернувшись домой, займется своим длом. А тут опять бои... Какія бы громкія фразы ни говорили от "Совта Р. и С. Д.", уставшій от войны и ея ужасных лишеній солдат не подымется духом больше, нежели он подымался при цар, а со стороны офицеров едва ли что можно ожидать крпкаго: старые — оскорблены, а молодые — неопытны"... Вроятно, внутренне сознавали то же и руководящее круги революціонной демократіи. И не только соображенія отвлеченныя, идеологическія, но и психологическія настроенія — реалистическія, толкали демократію на путь поисков всеобщаго мира через Стокгольмскія совщанія и путем пацифистских декларацій.

Другая точка зрнія совпадала с офиціальной позиціей правительств зап.-европейской демократіи и гласила, что "мир может быть достигнут только путем побды". Через 25 лт, когда мір переживает вновь катастрофу, кто скажет опредленно, на чьей сторон было больше утопіи, и какой путь тогда для культуры и человчества был боле цлесообразен?[427].

Масс, естественно, чужда была отвлеченная постановка вопроса. Отсюда возникала та драма в душ "простого человка", о которой говорил в августовском московском совщаніи с. р. Вржосек, выступавшій от имени петроградскаго Совта офицерских депутатов: "с одной стороны, мы говорим: боритесь до полнаго конца, вы должны побдить во имя свободной родины, а с другой стороны, мы нашему пролетаріату, нашей арміи, стран, наиболе бдной духовными и матеріальными силами, задаем такую колоссальную задачу, которую не может взять на себя ни один пролетаріат міра. И если вы, с одной стороны, говорите: "боритесь", с другой стороны, указываете на Стокгольм и говорите: "ждите оттуда мира", разв вы не понимаете, какую драму создаете вы в душ человка, как вы разрываете ее на дв части. Мы — теоретики, мы — люди народной мысли, конечно, сумем примирить противорчія и в этих изгибах не потеряться. Но неужели вы думаете, что широкія народный массы не ждут дтски просто встей мира, как совершенно опредленнаго указанія оттуда. И разв вы думаете, что так легко стоять перед смертью?... Нечеловческим ужасом наполняется душа — так разв можно в то же самое время его смущать мыслью о мир и говорить: ты должен думать одновременно и о борьб, и о мир"[428].

Вот почва, на которой развивалась в арміи бацилла, порожденная эксхатологіей фанатичнаго вождя большевиков. В силу своего собственнаго внутренняго противорчія революціонная демократія не сумла, как не сумло этого по другим причинам и Временное Правительство, оказать должное противодйствіе разлагающей, упрощенной по своей прямолинейности, пропаганд последователей ленинской политики[429].

Вовсе не надо принадлежать по своим политическим взглядам к числу "реакціонеров", как полагает в своих воспоминаніях Керенскій, для того, чтобы признать полную правоту Алексева, писавшаго 16 апрля Гучкову: "положеніе в арміи с каждым днем ухудшается... армія идет к постепенному разложенію". Верховный главнокомандующій лишь удивлялся безотвтственности людей, писавших и говоривших о "прекрасном" настроеніи арміи. Количество мрачных сужденій о состояніи арміи возрастает. Извстный нам прапорщик-интеллигент из Особой арміи, бывшій скоре в первый недли посл революціи оптимистом, употребляет уже слова: "армія погибает" (5 мая). И все же положеніе было вовсе не так безнадежно, как оно казалось пессимистам. Спасал, вроятно, тот "здравый смысл русскаго народа'', о котором в первые дни революціи кн. Львов говорил Алексеву. Надо было не надяться на "чудо" (так Набоков опредляет апрльскія настроенія военнаго министра), а только ближе присмотрться к жизни.