Мартовскіе дни 1917 года

Адм. Колчак принадлежал, несомннно. к числу крупных индивидуальностей[422]. Можно думать, что иниціатива Ставки была бы поддержана не за страх, а за совсть большинством команднаго состава и по внутреннему убжденію и по выработанной традиціи дисциплины — этому чувству чести военный среды. Так ярко послднее выразил ген. Селивачев записью в дневник но поводу "запроса" военнаго министра об отношеніи к приказу № 114: "не знаю, как отвтят мои командиры полков... Я же лично дам такой отвт: "для меня, как человка военнаго, всякій приказ военнаго министра непреложен к исполненію; обсуждать затронутые вопросы я считаю возможным лишь до тх пор, пока они не вылились в форму приказа. Тм боле вопросы внутренней жизни войск, которые должны основываться на принципах, а не на разнообразной обстановк, повелвающей в бою; как начальник, я не мог бы доврять своему подчиненному, позволяющему себ критиковать отданный мною приказ"...[423]. Показательным примром может служить и ген. Марков, дневник котораго цитирует Деникин. Первые дни в X арміи на Зап. фронт — время колебаній и сомнній. "Вс ходят с одной лишь думой — что-то будет? Минувшее вс порицали, а настоящаго не ожидали. Россія лежит над пропастью, и вопрос еще очень большой — хватит ли сил достигнуть противоположнаго берега" (запись 6 марта). "Все то же. Руки опускаются работать. Исторія идет логически послдовательно. Многое подлое ушло, но и всплыло много накипи". Прочитав какое то "постановленіе" в "Извстіях" за "немедленное окончаніе войны", экспансивный автор дневника запишет: "погубят армію эти депутаты и Совты, а вмст с ней и Россію" (9-го). Проходит нсколько дней и Марков уходит с головой в ''совты" и "комитеты". 30 марта он вносит в дневник: "Спокойное, плодотворное засданіе армейскаго създа до глубокой ночи". И позлее: "Я врю, что все будет хорошо, но боюсь — какой цной"... В записях современников из числа военных часто раздаются жалобы па непригодность кадровых офицеров для выпавшей им роли политических воспитателей солдат, что препятствует развитію иниціативы командованія. Но не боги горшки обжигают, и эта "удручающая" политическая "незрлость" все же, как свидтельствуют многочисленные примры, очень скоро приспособилась к революціонной обстановк.

Ген. Деникин, склонный с нкоторым излишеством примнять статистическій метод, опредлил, что 65% начальников арміи не оказали достаточно сильнаго протеста против "демократизаціи" (т. е. "разложенія" арміи). Подобное утвержденіе по существу является лучшим отвтом на обвиненіе в "демагогіи". На эти 65% возлагает отвтственность и Гучков в воспоминаніях, написанных в эмиграціи уже тогда, когда вынужденная обстоятельствами демократическая тога 17-го года, мало соотвтствовавшая самым основам политическаго міросозерцанія перваго военнаго министра революціоннаго правительства, была сброшена. Всх своих ближайших помощников по проведенію реформы он обвинял в демагогіи — они потакали революціи по соображеніям карьеры[424]. Свидтельство самооправдывающагося мемуариста, вспоминающаго былые дни в ином настроеніи, чм они им переживались, не может быть убедительным в силу своей тенденціозности.

IV. В преддверіи кризиса

Было бы наивно предположить, что военное командованіе при самых благопріятных условіях могло бы своей энергичной иниціативой устранить то основное роковое противорчіе, которое вытекало из самой дилеммы, вставшей перед обществом и народом: революція и война. Так, может быть, могли думать немногіе энтузіасты, раздлявшіе почти мистическіе взгляды адм. Колчака на благотворное вліяніе войны на человческій организм и готовые повторять за ним, что революція открывала в этом отношеніи новыя перспективы[425]. Жизнь была прозаичнй, и всей совокупностью условій, которыя были очерчены выше, властно намчался как будто бы один путь, опредленный в дневник писательницы, не раз цитированной (Гиппіус), словами: "надо дйствовать обими руками (одной — за мир, другой — за утвержденіе защитной силы)".

Еще опредленне было мнніе В. Д. Набокова, принадлежавшаго к числу тх, которые полагали, что одной из причин революціи было утомленіе от войны и нежеланіе ее продолжать... Но только мнніе это сложилось уже в процесс революціи и сильно отражало в себ слишком субъективное воспріятіе дйствительности. В сознаніи Набокова вырисовывался единственно разумный выход — сепаратный мир[426]. "Душа арміи", конечно, улетла с фронта, как выразился позже замнившій Радко-Дмитріева ген. Парскій. "Вернуть эту душу" не в силах были революціонныя организаціи, ибо он не могли "имперіалистическую" войну превратить в войну "революціонную" и обречены были на противорчивое балансированіе в предлах формулы "революціоннаго оборончества", сдлавшейся офиціальным знаменем совтской демократіи. Эта формула, стремившаяся сочетать старые взгляды Циммервальда с новыми патріотическими заданіями, которыя ставила революція, не могла устранить причин распада арміи.