Мартовские дни 1917 года

Политический такт для противодействия демагогии всякого рода экстремистов требовал декларативного объявления рабочего лозунга. Промышленники не могли не понимать этой элементарной истины. В собрании материалов «Рабочее движение в 1917 г.» имеется показательный документ, воспроизводящий апрельское обращение Омского биржевого комитета, как «официального представителя интересов торговли и промышленности в Омском районе», к владельцам местных промышленных предприятий. Омский комитет обращался к предпринимателям с «убедительной просьбой» принять выработанные Советом условия введения 8-часового рабочего дня. «Принятие этих условий, – говорило обращение, – властно диктуется государственной необходимостью и правильно понятыми интересами промышленности». Биржевой комитет, считая приостановку работ на оборону «преступной», выражал надежду, что промышленники «пожертвуют частью своих интересов и не явятся виновниками обострения классовой борьбы в данный исключительной важности исторический момент». И когда центральные организации промышленников с некоторым напором оказывали воздействие на Правительство в смысле законодательного непринятия гибельной по своим последствиям той «временной уступки», на которую они должны были пойти, то в их формальной аргументации (докладная записка в марте горнопромышленников Урала) действительно трудно не усмотреть стремления, при неопределенности экономических перспектив, лишь выиграть время, пока не выяснится, в какую сторону склонится «стрелка революционной судьбы». Такое впечатление производит, например, запоздалое (в мае) постановление Московского биржевого комитета. В нем говорилось: «Вопрос о 8-часовом рабочем дне не может быть рассматриваем, как вопрос о взаимном соглашении между предпринимателями и рабочими, так как он имеет значение общегосударственное… почему он не может быть даже предметом временного законодательства, а должен быть решен волею всего народа в правильно образованных законодательных учреждениях… всякое разрешение этого вопроса в ином порядке было бы посягательством на права народного представительства». Поэтому промышленники «не признают для себя возможным разрушать его в данный момент, как бы благожелательно ни было их отношение к интересам рабочих». В итоге в мае, когда уже существовало новое «коалиционное» правительство, лишь начали «выяснять» трудный вопрос о 8-час. рабочем дне, как писал в «Русском Слове» известный финансист проф. Бернацкий.

Для промышленников вопрос о продолжительности рабочего дня главным образом являлся проблемой экономической, связанной с повышением заработной платы. За «восьмичасовой кампанией» последовала и столь же стихийно возникшая борьба за повышение тарифных ставок, не поспевавших за падением денежных ценностей и дороговизной жизни, – борьба, осложненная органически связанной с переживаемым хозяйственным кризисом проблемой организации производства, как единственного выхода из кризиса. Эта экономическая и социальная борьба хронологически уже выходит за пределы описания мартовских дней, когда лишь намечались признаки будущей революционной конфигурации. Так, московская областная конференция Советов 25—27 марта единогласным решением приняла постановление добиваться немедленного проведения в законодательном порядке (а до того фактическое осуществление в «местных рамках и в организованных формах») «всей экономической минимальной программы социалистических партий»: 8-часовой рабочий день, минимум заработной платы, участие представителей рабочих на равных правах с предпринимателями во всех учреждениях, руководящих распределением сырого материала. В жизни «фактическое осуществление» социалистических постулатов (в теории представлявшееся в виде «твердых шагов организованной демократии», а на практике, по характеристике «Известий», – «необузданной перестройкой») приводило к довольно уродливым формам «рабочего контроля», требований подчас заработной платы, обеспечивающей «свободную и достойную жизнь», но не соответствующей экономической конъюнктуре.