Мартовские дни 1917 года

В марте деревня не подавала еще громко своего голоса. Молчала ли деревня потому, что оставшиеся в ней «старики, больные и женщины» встретили спокойно (таково было мнение, например, кирсановского съезда земельных собственников) революцию, – обезлюдение деревни Чернов считает основным мотивом молчания деревни; молчала ли потому, что просто «еще снег не сошел с земли» (мнение составителей социалистической «Хроники»); молчала ли потому, что плохо была осведомлена о перевороте и относилась к нему в первый момент недоверчиво (уполномоченные Временного Комитета в своих донесениях отмечали случаи – и не в каких-нибудь глухих углах обширной страны, – когда в деревне, продолжавшей жить с представителями старой власти, урядниками и становыми, не знали о происшедших событиях еще в конце марта и боялись, что все может «повернуться на старое»; донесения думских уполномоченных подтверждают многочисленные изданные крестьянские воспоминания). Газетные корреспонденции того времени отметят нам даже такие удивительные факты в центре России, как распространенное среди мужиков Дмитровского уезда Московской губ. убеждение, что приказ «убрать урядников» и дать народу «свободу» пришел не иначе, как от «царя-батюшки» («Вл. Народа»). Так или иначе, анархия и двоевластие на местах не могли грозить большими осложнениями, и Правительство могло укрыться на первых порах за формулу ожидания Учредительного собрания.

Спокойствие в деревне нарушила волна дезертиров, пришедших с фронта и подчас – отмечает отчет Временного Комитета – сыгравших роль первых осведомителей о происшедшем перевороте. Военный министр в обращении к «дезертирам» 7 апреля объяснял эту утечку с фронта «распространением… в армии преступных воззваний о предстоящем теперь же переделе земли, причем участниками его явятся будто бы лишь те, кто будет находиться к этому времени внутри страны». Создавалась недвусмысленная опасность, что молва о земле может сорвать фронт, и министр земледелия спешил опровергнуть циркулирующие слухи «о предстоящей в ближайшее время крупной земельной реформе вплоть до конфискации частновладельческих земель». По существу Правительство ничего не говорило – его воззвание по «первейшему» по своему значению земельному вопросу 17 марта справедливо может быть отнесено к разряду скорее нравоучительных произведений на тему о том, что «насилие и грабеж самое дурное и опасное средство в области экономических отношений». «Заветная мечта многих поколений всего земледельческого населения страны» не может быть проведена в жизнь путем каких-либо захватов. Принятие закона о земле народными представителями невозможно без «серьезной подготовительной работы», выполнить которую Правительство «признает своим неотложным долгом».

Впрочем, были приняты две решительные меры: 12 марта были переданы в казну земли Кабинета отрекшегося Императора и 16-го конфискованы удельные имущества. Оба правительственных постановления, если и признать, что тактически они были необходимы, нарушали логику, выраженную формулой: ждать Учредительного собрания. Вероятно, в силу этого Правительство через посредство вел. кн. Николая Михайловича прибегло к своеобразной мере получения письменных отказов членов императорской фамилии от наследственных прав на российский престол и согласия их на «отдачу» удельных земель486.