Мартовские дни 1917 года

Оптимистическое заключение министра земледелия было преждевременно, ибо такие паллиативы не могли успокоить деревню, которую, помимо реальных требований жизни, возбуждали идеологи «социального радикализма»494. Но на первых порах правительственные мероприятия содействовали значительному ослаблению земельных правонарушений495: данные милиции снижают цифру апрельских выступлений с 204 на 81; в том же соответствии во взятом примере Орловской губ. в мае случаи движения с 128 снижаются на 39496.

Отчет Врем. Комитета, отмечая, что за все три первые месяца не было случая применения силы со стороны правительства, указывал, что земельные примирительные камеры пришлись крестьянам «по душе» и имели успех. Депутаты, объезжавшие провинцию, нарисовали довольно яркую картину настроений деревни, ее растерянность и отчасти беспомощность, которые приводили не так уже редко к попыткам самостоятельно решить на месте земельный вопрос. «В разъяснении и точном указании выхода из того или другого положения нужда большая, чем во всякой охране», – подводит итог отчет. Не обобщая фактов, отметим черты, подчеркнутые в отчете. Часто, например, владельцы и управляющие крупных имений убегали, оставляя хозяйство на произвол судьбы. Крестьяне и сама исполнительная власть затруднялись, как поступить в таком случае: помещики спешили рубить лес, распродать живой и мертвый инвентарь. Деревенские делегаты «приходят в город за разъяснением, заходят в комитеты, к комиссару, в Советы Р.С.Д., в партию с.-р. и везде получают различные указания»; посылают депутатов в столицу, где на них обрушиваются «вся шумиха, весь водоворот партийных споров и разговоров». И отчет рисует бытовую сцену, как односельчане сажают в холодную вернувшегося депутата, который проездил общественные деньги и ничего не узнал: «все забыл, что слышал; так много слышал, что… ничего не запомнил». Нередки случаи, когда советские декларации принимаются за «закон»497. Большинство уполномоченных, как утверждает отчет, вынесли «крайне мрачный» взгляд на волостные комитеты – они не имели ни «авторитета», ни «гражданской ответственности» и легко превращались в «игрушку в руках политического агитатора», причем выразители крайних мнений, соответствовавших «чаяниям изголодавшегося по земле народа», вызывали наибольшее доверие. Другие наблюдатели отмечали и иную сторону в скептицизме населения к волостному земству – «хорошие» крестьяне не шли на выборные должности, не доверяя еще новым порядкам; на выборах проявился большой абсентеизм. И в то же время эти пессимистически настроенные наблюдатели должны были отметить и явление, противоречившее их заключениям, – с возникновением комитетов «всякие эксцессы» в деревне прекратились. И на месте эксцессов «все более растут приемы мирного выживания и устранения от земли всех крупных и мелких собственников», не исключая отрубников, «повсеместную вражду» к которым отмечает отчет Временного Комитета; устанавливается высокая, заведомо непосильная такса на рабочие руки, особая приплата за пользование трудом пленных, просто запрещается работа у частных владельцев – «не дадим им рабочих, они тогда все, как тараканы, подохнут». Так деревня подчас осуществляла на месте правительственный циркуляр 11 апреля о засеве пустующих полей…

Это отстояло очень далеко от той «пугачевщины», о которой, как о чем-то неизбежном при революции, в последние годы старого порядка так много говорили в самых разнообразных общественных кругах. Если этого не произошло в первый период революции, не обязана ли Россия такому исходу все же в значительной степени деятельности весьма несовершенных организаций на местах?

Не только исконная тяга к помещичьей земле, не только максималистическая агитация пропагандистов «черного передела», но и реальные жизненные потребности, отмеченные Шингаревым, приводили к местному правотворчеству, которое уже существенно расходилось с лозунгом пассивного ожидания Учредительного собрания. Уездный раненбургский комиссар, председательствовавший в уездном исполнительном комитете, в более позднем своем, уже июльском докладе министру земледелия по поводу «шумихи» вокруг уезда, выступавшего «первым» в аграрном вопросе, объяснял так причины, побудившие Исполнительный Комитет принять решительные меры к использованию помещичьей земли для того, чтобы «не осталось не запаханного поля, неубранного хлеба».