Маруся Климова

повторять. Не помню уж, кто первый изрек про Пушкина: «Наше все!», -

кажется, Тютчев, а может быть, опять Достоевский или же Фет… И вот все до

сих пор так и долдонят: «Наше все, наше все…» И выражение-то какое-то

нечеловеческое, -- по-моему, по-русски так вообще не говорят: чем-то даже

напоминает современный рекламный щит с надписью типа: «Твой аромат – твои

правила!» Сейчас такие плакаты на каждом шагу попадаются, но ведь в XIX веке

русский язык так не коверкали…

Нет. Каждый писатель «вышел» из чего-то своего, причем часто из чего-то

такого, о чем другие даже и не догадываются, а может быть, он и сам толком не

понимает. Мне, например, кажется, что из какого-нибудь Алексея Толстого и его

«Хождения по мукам» тоже многие вышли и самым неожиданным образом. Да

хотя бы вот из той сцены, где некий пресыщенный и утомленный жизнью поэт

Бессонов совращает одну из сестер, не такую уж и юную, в общем-то, особу.

Прообразом Бессонова, как известно, был Александр Блок – так, во всяком

случае, часто говорят и пишут «толстоведы»… Таким образом, Алексей Толстой

как бы незаметно подводит читателей к мысли, что оскорбленные в лучших

чувствах сестры Катя и Даша впоследствии с неизбежностью должны

преисполниться ненавистью к царскому режиму и вообще всей старой

рафинированной культуре, мешавшей невинным и простодушным существам

вроде Кати, Даши, Горького и самого Алексея Толстого самоутвердиться в этом

мире…

Одним словом, мне почему-то кажется, что именно из этой сцены вполне

могла родиться «Лолита» Набокова, в которой уже главный герой Гумберт

Гумберт оттягивается на тупой обывательской мамаше Лолиты, как бы мысленно

отыгрываясь на ней за Блока-Бессонова, которого бессмысленные наглые

матроны вроде нее и Кати-Даши с чисто детской непосредственностью и

невинностью втоптали в грязь. Честно говоря, я никогда не была большой

поклонницей Набокова, но тем не менее, сцена чтения дневниковых записей

своего нового мужа мамашей Лолиты, должна признаться, доставила мне

несколько приятных минут. Жаль, что в романе эта сцена длится очень недолго, и мамаша Лолиты почти сразу после этого попадает под автомобиль.

Трагическая участь всех американских домохозяек, включая Митчелл!

Последнее обстоятельство особенно огорчительно, так как отсутствие в романе

этой законченной идиотки сразу же лишает его настоящего напряжения, и все

действие постепенно скатывается к банальной педофилии, временами

переходящей чуть ли не в тошнотворную роковую любовь… В конце концов, Набокову ничего не остается, как кое-как завершить свой роман, так как его

155

юная Лолита, ко всему прочему, грозит вырасти в очередную перезрелую и

рассерженную на весь мир Настасью Филипповну, уже однажды описанную

Достоевским, которого, как известно, Набоков сильно недолюбливал…

И при чем здесь «Шинель»? Если внимательно проследить за моей мыслью, то получается, что все «мы» (признанные и непризнанные классики русской

литературы, включая Достоевского) вышли из «Сестер» Алексея Толстого! Вот

так! Не сомневаюсь, что теперь толпа безмозглых олигофренов еще лет двести

будет мусолить вслед за мной это мое открытие… Хотя, честно говоря, я совсем

недавно до такого додумалась, даже сама себе немного удивляюсь. А получилось

почти как у Ницше. Вечное возвращение! Круговорот Лолиты, Кати, Даши и

Настасьи Филипповны в природе!

Смешно сказать, а ведь раньше, когда мне попадалось в какой-нибудь статье,

-- например, в Литературной Энциклопедии -- имя Набокова, у меня перед

глазами сразу же всплывала узкая, раздвоенная на конце, наподобие вилки, рыбная кость с натянутой между острыми кончиками струной. Только и всего!

Правда эта ассоциация сохранялась только до тех пор, пока я думала, что имя

Набоков произносится с ударением на первом слоге… По правде говоря, это

даже трудно сейчас объяснить -- со стороны выглядит даже как-то

неправдоподобно. А ведь нечто подобное я могла бы сказать и про Бальмонта.

Помню, однажды одна из моих университетских сокурсниц поправила меня:

«Не Бàльмонт, а Бальмóнт!» – с ударением на последнем слоге, и в ее голосе

прозвучало невыносимое презрение. В тот день я совершила еще одну ужасную

оплошность. Вместе с нами на курсе училась девочка по фамилии Балмон, она

казалась мне очень красивой: большие серо-голубые глаза, маленький изящно

очерченный ротик, прямой нос, длинная толстая русая коса – настоящая икона, сказочная красавица, сошедшая с картины Васнецова. С тех пор, правда, мои

представления о красоте сильно изменились, но тогда она казалась мне просто

неземной красавицей. Хотя моя подруга Лара обратила мое внимание на то, что у