Маруся Климова

маленькую страничку из школьного учебника я, оказывается, до сих пор носила с

собой, она как бы случайно затерялась, сложенная вдвое, в кармане моего

выпускного платья, хранящегося у мамы в шкафу.

И в самом деле, мне казалось, что мы сейчас живем в такую циничную

эпоху: гомосексуалистов в культуре поддерживают гомосексуалисты, диссидентов – политики, женщин – феминистки, инвалидов – общества

благотворительности, и т. д., до бесконечности. Хуже всего теперь, видимо, обычным гениям мужского пола – им лучше даже не высовываться. Писатель как

искусный пловец ловко лавирует между этими грубыми жизненными волнами и

веяниями, барахтается и изо всех сил старается удержаться на поверхности, порой кажется, что ему уже ни до чего другого нет дела -- лишь бы выжить… И

вдруг счастливчик, в нужный момент случайно оказавшийся на гребне какой-

нибудь из этих грубых и не имеющих к литературе никакого отношения волн, неожиданно приписывает это «случайное» стечение обстоятельств самому себе, собственному искусству и умению лавировать. От такой наглости у хорошо

знавших его друзей и коллег на какое-то мгновение отвисает челюсть и мутится

в глазах, им кажется, что это какой-то оптический обман, они даже просят себя

ущипнуть, чтобы убедиться, а не снится ли им все это… Но уже в следующий

момент наиболее сообразительные из них вдруг осознают, что им всем тоже

отчасти очень крупно повезло: раз уж так вышло, значит, надо срочно тоже хоть

что-то поймать от этого «мига удачи», ведь теперь они уже не маленькие

беззащитные щепочки в потоке бытия, а друзья, товарищи, коллеги, братья по

крови, соратники и соотечественники знаменитости и лауреата какой-нибудь

крупной международной премии, лучше всего Нобелевской. Ошалевшие от

счастья друзья и товарищи «счастливчика» вцепляются в него как в

спасательный круг, сброшенный откуда-то с небес утопающим, и даже если

«счастливчик» и вправду первоначально был не совсем крошечной щепочкой и

соломинкой, а средних размеров бревнышком, то через некоторое время это

становится уже совсем не важно, ибо количество вцепившихся очень скоро

превышает норму допустимого, и они все, вместе со своим «избранником-

лауреатом», благополучно идут на дно. Sub specie aeternitatis, естественно.

То есть я хочу сказать, что все они не дотягивают даже до конца столетия, не

то что до конца какой-нибудь очередной Цивилизации. Ибо все относительно в

этом самом комичном из миров, и никакой другой Вечности, кроме Вечности, нет, а гений, видимо, представитель Вечности в этой жизни. Последним

примером такого рода «удачи» в русской литературе был, кажется, Бродский, хотя я в этой обобщенной зарисовке вовсе не имела в виду именно его. О

Пушкине мы уже говорили.

21

Поэтому более или менее искушенный в подобного рода забавах пловец

не спешит оказаться на гребне волны: он предпочитает некоторое время побыть в

одиночестве, «под ним струя светлей лазури», а он, мятежный, поначалу ходит в

бассейн и тренируется: мало ли, пригодится… Такое поведение «пловца», точнее, писателя, раз уж мы говорим о литературе, сразу же настораживает

некоторых его коллег и товарищей. А не метит ли этот чудик в гении, причем в

такие, которых потом, в отличие от тех же Бродского и Пушкина, например, будет очень трудно задвинуть?

Товарищи и коллеги сначала уговаривают упрямца быть таким же, как все, потом сердятся, и в конце концов начинают всячески преследовать его и

стараются утопить, лучше всего прямо в бассейне, пока он не выплыл в открытое

море, тогда за ним будет уже очень трудно угнаться. Если же кандидат в гении от

них все-таки ускользает и бросается вплавь в открытое море, то остальные, понимая, что натренированного ими самими пловца догнать уже, видимо, не

удастся, начинают вешать на него всяческих собак, лишают его средств к

существованию, терзают, преследуют, обвиняют во всех смертных грехах, стараясь отправить его на дно уже таким образом, чтобы он надорвался и

захлебнулся еще при жизни, и тогда другим неповадно будет: наученные этим

примером остальные писатели и потомки впредь будут вести себя

повнимательней и поосторожней. Однако эти «остальные» не понимают, что тем

самым только облегчают беглецу плаванье, ибо чем меньше за него будут потом

цепляться всевозможные «друзья и товарищи», тем дольше он сможет

продержаться «на поверхности». Sub specie aeternitatis опять-таки.

Более того, в результате всей этой возни люди, в конце концов, сами того не

желая, могут натренировать такого пловца, которого хватит по крайней мере до