Маруся Климова

самих очертаний этих персонажей, не говоря уже об их сути. Жизненный

инстинкт должен удерживать их на расстоянии от всех этих жутких бездн, откуда они вообще могут никогда не выбраться, если, не дай бог, их угораздит

туда провалиться. Это свойство русских очень точно подметил Селин во время

своего визита в Ленинград в 1936 году. Кстати, в качестве типичного русского

Селин (он же «доктор Детуш», то есть по специальности врач) упоминает именно

Раскольникова, ссылаясь на Достоевского и описанные в его романах

болезненные настроения. В последнее время мне все больше кажется, что этот

визит Селина в СССР безо всякого преувеличения можно было бы назвать

визитом врача в страну психически больных.

И тем не менее почему-то очень часто зажравшихся обывателей, в том числе

и западных, как магнитом прямо-таки влечет в эти опасные таинственные

неизведанные области. Помню, в Берлине я попала на представление какого-то

23

русского театра: кажется, безработные русские актеры сделали небольшой

спектакль по мотивам Есенина, и высокий здоровенный мужик в цилиндре, эффектно встряхивая своими длинными сальными волосами, с выражением

читал поэму «Черный человек». Представление проходило в обществе дружбы

«Россия--Германия», раньше во всех западных странах существовали такие

общества дружбы, теперь они уже, кажется, исчезли или переделаны в какие-

нибудь другие организации, но тогда в Берлине в самом конце перестройки все

еще оставалось на своих местах: советские чиновники в костюмах и галстуках, с

такими одинаковыми серыми лицами и бледно-голубыми глазами по привычке

сидели в первых рядах и внимательно наблюдали за происходившим на сцене, а

в зале было полно разных немцев, славистов, русских тоже хватало - и

эмигрантов, и просто туристов. Меня пригласила на это мероприятие моя

болгарская подруга Мариэла, которая жила в Берлине со своим немецким мужем, настройщиком роялей. Мариэла, как и все болгары тогда, очень любила русских

и все русское; сейчас, боюсь, это уже далеко не так. Так вот, мы тогда сидели с

ней и смотрели на сцену. Главным героем, безусловно, был высокий актер с

длинными волосами, к концу спектакля он уже весь истекал потом, потому что

очень много бегал туда-сюда по сцене, прыгал и даже пару раз упал и покатался

по пыльной сцене, - видимо, он был в ударе. Сидевшая рядом со мной тощая

немка с лихорадочно блестящими глазами и расширенными зрачками так

дергалась и подпрыгивала на стуле, что сотрясала весь ряд, кажется, она с

трудом могла усидеть на месте. Когда же представление закончилось, она

вскочила с места и с воплями: «Рогожин! Рогожин!» - напролом бросилась к

сцене, потрясая букетом красных роз, который впихнула актеру и повисла у него

на шее. Актер осторожно высвободился, поблагодарил и, пятясь задом, удалился

за кулисы. Потом состоялся небольшой фуршет, актеры тоже принимали в нем

участие, уже умытые, причесанные и переодетые, а моя соседка-немка, вцепившись в бутылку водки и периодически отхлебывая из горлышка, не

сводила безумного взгляда со своего героя и периодически шептала себе под нос

с сильным акцентом: «О! Рогожин! Рогожин!» Она все пыталась подобраться

поближе к своему кумиру, потом, кажется, он с ней вполне приветливо

заговорил, и они удалились вместе под ручку в обнимку с бутылкой водки. Вот

каким роковым образом подействовал роман «Идиот» на психику, а возможно, и

на всю дальнейшую жизнь несчастной немецкой бюргерши.

Но это - иностранцы, а среди моих знакомых практически каждая вторая

девушка, напившись, то выскакивала на дорогу и ложилась на асфальт, изображая полную отвязанность, то делала вид, что собирается выпрыгнуть из

окна, и при случае сжигала, за неимением пачки денег и камина, при помощи

спички или зажигалки хотя бы десятирублевую купюру: больше или не было, или было жалко. Конечно, у нас каждый второй считает себя героем

Достоевского, а каждый третий – непосредственно Достоевским. К слову сказать, одна из моих случайных знакомых, Лена, на редкость странная девушка, с

вытаращенными рачьими глазами за толстыми стеклами очков, с огромными

оттопыренными красными губами, какая-то вечно беспокойная, вечно

трясущаяся, вся дерганая, привлекла мое внимание исключительно тем, что жила

недалеко от Владимирского собора, в той части города, которая прочно

ассоциировалась в моем сознании с местами Достоевского. Отец у нее был

скульптором, делал могильные памятники на заказ, как-то она даже пригласила

меня к себе в гости. Помню, жуткая мрачная квартира, и в центре кухни стояло

изваяние какого-то дерева с листьями, откуда выглядывали человеческие глаза и