Маруся Климова

нечто, не имеющее к ней никакого отношения. Вот если бы Достоевский

защищал диссертации, был соискателем научной степени, получал бы за это

бабки, то есть вынужден был бы задаваться такими вопросами по долгу службы, тогда бы еще хоть что-то можно было понять. Но ведь Достоевский, скорее

всего, когда писал «Братьев Карамазовых», был совершенно искренен и, судя по

всему, ни на секунду не сомневался, что все люди и через сто лет будут с таким

же пафосом, как и его персонажи, восклицать: «Бога нет – все дозволено!» То

есть он считал, что затронул какую-то очень важную вечную тему, - еще бы, ведь

речь идет о самом Боге, - и вот эта его наивность сегодня кажется мне едва ли не

самой жалкой и смешной во всем его творчестве.

А все эти образы проституток, которым помогает сам Бог, изнасилованных

девочек, алкашей за бутылочкой, которым «некуда больше идти», людей из

подполья, преступников, жаждущих выйти на площадь, поцеловать землю и

покаяться, чахоточных девушек, добрых, хороших и умных идиотов -- да сколько

их вообще здесь! Вся Россия ими населена. Не знаю точно, но думаю, что со

времен Достоевского их количество выросло просто в геометрической

прогрессии, и они продолжают клонироваться, и им всегда есть на что сослаться, чем оправдать собственную жизнь. На Достоевского, и только на него! В

сегодняшней России, кажется, практически все обыватели поголовно мнят себя

персонажами Достоевского. И это печально, точнее, смешно. «Трагедия русской

души» все больше начинает смахивать на комедию…

Помню, мне еще в ранней молодости приснился Достоевский, но не

бородатый и сгорбленный, каким его часто изображают, а молодой -- такое

белесое лицо с немного смазанными чертами -- закомплексованный юнец. И мы

с ним долго говорили во сне: я жаловалась, что меня никто не понимает, родители, естественно, угнетают, а вот он меня понял, и этот разговор меня тогда

как-то умиротворил, принес облегчение, я до сих пор помню этот сон, - если и

бывают вещие сны, то мой сон как раз можно назвать таким. И действительно, вся моя жизнь так и пошла, просто по Достоевскому, так все и развивалось как

по нотам, как будто в новом его романе, вплоть до подполья и психушки, и

полного упадка и деградации, причем конца этому нет, окончательно мне от

Достоевского избавиться так и не удалось, и, боюсь, никогда не удастся, это уже

на всю жизнь. Стоит только очутиться где-нибудь на Крюковом канале или на

Гороховой, то так и начинает тянуть, тянуть, заклинивает… Хотя теперь от

былого восхищения не осталось и следа. Все прошло, как сон, как утренний

туман!

Но это вовсе не означает, что я стала разделять, например, мнение Набокова о

Достоевском. Отнюдь! На мнение Набокова мне глубоко плевать! Набоков

Достоевскому вовсе не конкурент, так как не способен противопоставить ему

ничего, кроме своего мещанского профессорского бытия и мелкой

26

извращенности, подробно и со знанием дела описанной им в «Лолите».

Критикующий Достоевского Набоков напоминает мне режиссера, отснявшего, к

примеру, фильм о гибели «Титаника» в ванной, а затем пытающегося выдать

отснятое за происходившее в открытом море. Мне по-прежнему и сегодня

интересен Достоевский, но уже совсем иначе чем в детстве, совсем с другой

точки зрения. Сегодня меня больше всего занимают его отношения с Белинским.

Я не знаю, во всяком случае, не могу точно сказать, откуда взялся в русской

литературе, к примеру, Гоголь. Этот уроженец загадочной Маргиналии, кажется, застал русских лохов врасплох. Однако Достоевский совершенно определенно

вошел в русскую литературу с легкой руки Белинского и именно как «новый

Гоголь». Все дальнейшее творчество Достоевского и есть, собственно, не что

иное, как борьба с Белинским, которому никакой Достоевский совсем был не

нужен, а был нужен именно «новый Гоголь» и никто другой: «новый Гоголь», которым управляет властитель дум Белинский! Так что слезы умиления

знаменитого критика потом вышли Достоевскому боком. Белинский с

болезненным вниманием следил за начинающим писателем и не смог простить

ему малейшего отклонения от заранее предначертанного пути. Эта борьба двух

титанов, бесспорно, является «тяжелым случаем» в отечественной литературной

практике и, кажется, не утратила своей актуальности и по сей день. Критик

Белинский преследует автора Достоевского, а тот отбивается от своего

преследователя как может, руками и ногами. И этим Достоевский существенно

отличается от так называемых «писателей-постмодернистов», сразу же

сдающихся на милость критика-победителя. Констатация «смерти автора» -- это

своеобразный акт их полной и безоговорочной капитуляции.

Но кто такой критик? Лично я отчетливо угадываю в нем мстительного