Маруся Климова

неприятное зловещее жужжание издавали тогдашние аппараты для сверления

зубов! Вот с этим надоедливым пугающим жужжанием зубоврачебного бора у

меня почему-то и ассоциируются до сих пор тютчевские строки: «Когда

весенний первый гром, как бы резвяся и играя, грохочет…» Может быть, это из-

за повторяющихся «р» -- кажется, это называется «аллитерацией» -- или же из-за

страха перед плохой отметкой за невыученное стихотворение, за которую меня

могли дома наказать и даже побить?.. Не знаю, не могу точно сказать. Но как бы

то ни было, это моя самая первая устойчивая ассоциация, связанная с Тютчевым!

Однако у моей подруги Ольги было еще дореволюционное издание стихов

Тютчева, и она дала их мне почитать. Сперва мне было скучно – я никогда

особенно не любила читать старые книги, разные непонятные буквы только

затрудняли чтение, мешали глазам спокойно скользить по страницам, но я все же

вчиталась, через силу… Из предисловия к этой книге я узнала, что у Тютчева на

старости лет случился роман с дамой много моложе него, и это закончилось для

нее печально – их связь выплыла наружу, начались сплетни и все такое, а

несчастная девушка в конце концов заболела и умерла. Причиной этой драмы

стали разница в возрасте и сословные предрассудки. Ничего особенного, в

общем-то! Сравнительно недавно нечто подобное приключилось в Голливуде с

американским режиссером Вуди Алленом, который внешне чем-то даже слегка

напоминает Тютчева -- такой же хрупкий старичок в очечках. Правда Вуди

Аллена уличили в связи со своей несовершеннолетней падчерицей, что, по-

моему, гораздо серьезней! Моя подруга Ольга часто говорила мне, выразительно

положив палец на губы: «Молчи, скрывайся и таи…» - и это мне помогало, особенно в те мгновения, когда меня заносило, и я начинала трепать все, что в

голову придет.

Кстати, в этом же сборнике я натолкнулась на окончание «Грозы в начале

мая», которое, как я теперь понимаю, составители учебника литературы

выбросили. И должна признать, что они поступили в высшей степени

предусмотрительно и гуманно, потому что мне теперь даже страшно подумать, я

себе этого даже не представляю, какие ассоциации запечатлелись бы в моем

40

неокрепшем детском сознании от столкновения с подобными

зубодробительными строками:

Ты скажешь: ветреная Геба,

Кормя Зевесова орла,

Громокипящий кубок с неба,

Смеясь, на землю пролила.

Ольге очень нравилась романтическая история любви Тютчева; кажется, она

даже отождествляла себя с несчастной жертвой этого романа - она была

влюблена в одного старшеклассника, и, зашифровав его имя в виде анаграммы, писала его везде: на своих тетрадях, учебниках, на партах и даже на стенах, -- а я

никак не могла догадаться, кто же это такой. Она называла его своим

«предметом обожания», как было принято в XIX веке, и, наконец, показала его

мне – это был приземистый юноша, стриженный в скобку, с неестественно

черными бровями и такими же красными губами, очень похожий на сутенера.

Ольга была настроена романтически, говорила, что будет до гроба любить своего

Павла и что «не имеет права его забывать», но она только издали на него

смотрела и вздыхала, не решаясь даже заговорить со своим «Полем» -- именно

так она его называла, на французский манер. Потом, уже после окончания

школы, я как-то пригласила ее на одну вечеринку - на самом деле, это была

классическая пьянка - и Кузя (это было ее прозвище) напилась в мясо, в

результате она уехала оттуда с каким-то подозрительным типом, кажется, промышлявшим фарцовкой.

А тогда, когда она была влюблена в Поля, она стала приставать ко мне, чтобы я тоже выбрала себе «предмет» среди старшеклассников, и хотя там были

одни деградировавшие уроды, мне все же пришлось сделать выбор, иначе она бы

от меня не отвязалась, и я указала подруге на тощего длинного прыщавого

белесого юнца с мутным взглядом, кажется, его звали Николай, и с тех пор Кузя

стала заговорщически спрашивать у меня: «Ну как Николя?» Мне, в общем-то, было плевать на Николя, единственное его достоинство заключалось в том, что

он подходил мне по росту, но в общем он вызывал у меня тошноту, даже издали.

Мне казалось, что он ужасно похож на одного из любимейших коммунистами

поэтов – Некрасова, только без его козлиной бородки и красного

алкоголического носа, но с такой же унылой физиономией, как бы вобравшей в

себя всю мировую скорбь. Во всяком случае, именно такое лицо у Некрасова на

картине Перова, где он сидит на кровати, полуприкрытый пледом, и что-то

пишет. Мы как раз тогда проходили поэму «Кому на Руси жить хорошо», в

которой меня больше всего поразило описание того, как древний дед «скормил