Маруся Климова

всегда, просто сегодня это становится все очевидней и очевидней. Я бы даже

сказала, что в этом вечном театре жизни люди всегда делились на зрителей и

актеров, то есть на посвященных и толпу, просто сегодня пространство

освещенной светом сцены очень сильно сузилось и стремительно продолжает

сужаться, - порой даже кажется, что осталось только какое-то жалкое световое

пятно от прожектора, совсем как на арене цирка, куда периодически

выталкивают каких-нибудь клоунов, вроде Толстого, Достоевского или

Пушкина, чтобы отвлечь внимание зрителей от происходящего в темноте, где

тем временем готовят очередной номер и расставляют клетки для тигров…

Хотя, возможно, все не так и цинично. Я, например, допускаю, что и Вилли

Токарев, и Паскаль Роуз, и Люси, да и все остальные тоже по-своему искренне

любят Толстого, который олицетворяет для них что-то очень важное и

необходимое им в жизни, нечто такое, чего я просто не способна до конца

понять. Мне кажется, что в этой бесконечной борьбе всевозможных виртуальных

реальностей, которые порой совершенно резко и неожиданно сменяют друг

друга, каждый человек в какие-то мгновения способен испытывать

растерянность, а то и страх. Я помню, что такие чувства растерянности и страха

очень часто посещали меня раньше, особенно в детстве. Да и сегодня

периодически меня вдруг охватывает ужас, и я вдруг, совсем как в детстве, теряю ориентацию в пространстве, будто погружаюсь в какой-то сон, и

36

окружающий мир снова начинает казаться мне непомерно сложным и

непостижимым. Хотя, в принципе, сегодня в таких состояниях для меня уже нет

особой загадки, и я, вероятно, бессознательно даже слегка подыгрываю себе, чтобы отвлечься от чрезмерной простоты и скуки происходящего вокруг.

Известно, что Сталин, например, запрещал изображать на картинах рядом с

собой фигуры людей, которые были выше его ростом. А может быть, даже и

сами художники догадывались об этом тайном желании вождя, так что и

запрещать особенно ничего не приходилось. Как бы то ни было, но по

монументальным полотнам с изображениями Сталина его реальный рост

восстановить практически невозможно. Такой же эффект часто возникает и при

просмотре всевозможных телепрограмм. Я часто ловлю себя на мысли, что не

могу с уверенностью определить рост того или иного телеведущего, пока рядом с

ним в кадре не окажется какой-нибудь хорошо известный мне человек. Этот

эффект часто используется и в современном кино при съемке различных трюков.

Можно разыграть, например, сцену автокатастрофы, используя не настоящие

машины, а игрушечные. Действительно, можно снять и фильм о гибели

«Титаника» в ванне, а потом выдать все за происходящее в открытом море. И в

том и в другом случае взгляду непосвященного будет очень трудно заметить

подмену. Однако стоит только в кадр случайно попасть какой-нибудь спичке или

маленькой щепочке, как сразу же все становится на свои места — весь эффект

теряется, подлинные пропорции происходящего восстанавливаются!

В этом, я думаю, и заключается предназначение художника, которому вовсе

не обязательно, подобно Радищеву, стремиться к некой иллюзорной правде, а

достаточно просто быть такой маленькой «щепочкой», восстанавливающей

реальные пропорции. Во всяком случае, я допускаю, что для какой-то группы

людей Толстой, например, может служить подобной единицей измерения, задающей масштаб всего происходящего вокруг, так как в реальных масштабах

именно его личности они не сомневаются. Поэтому, собственно, его и называют

«великим». Точно так же, как для кого-то до сих пор великими остаются и

Ленин, да и тот же Сталин. Просто их поклонникам важно, чтобы пропорции

мира были именно таковы. Так же как и самому Сталину было почему-то важно

чувствовать себя человеком большого роста. В конце концов, он, вполне

возможно, свыкся с этой мыслью и действительно считал, что ему удалось

перехитрить вечность, так как потомки будут судить о нем только по картинам, а

остальные свидетельства до них не дойдут. В результате же он, скорее, достиг

комического эффекта, так как в споре с реальностью он уже предстает не

всемогущим «отцом народов», а всего лишь слабым человеком, не способным

достичь поставленной перед собой цели. Вообще с годами я научилась не

доверять слишком явным символам человеческого величия и духовности -

именно они, как правило, и используются для того, чтобы сбить с толку толпу, увести людей по ложному следу. Теперь мой взгляд прежде всего инстинктивно

ищет менее заметные детали, ускользающие от поверхностного взгляда

обывателей.

И Толстой, как я помню, с детства давил мне на психику. Конечно, его