Маруся Климова

все», сами русские, как известно, отвели эту роль Пушкину. Помню, раньше, когда Достоевский был моим кумиром, такая подмена казалась мне жуткой

несправедливостью. Теперь я отношусь к подобным вещам гораздо спокойнее.

Еще одним конкурентом Достоевского в этом отношении является Толстой. Мне

даже кажется, что если бы главенствующее место в русской культуре не занял

Пушкин, то на эту роль обязательно бы назначили Толстого…

Вообще причины, по которым люди выбирают себе «великих», а тем более

«самых великих», никогда до конца не были мне понятны. Об этом можно только

догадываться. Толстой и Пушкин, мне кажется, гораздо больше устраивают в

этом качестве отечественных обывателей, чем Достоевский. Их духовность, способности к литературе и вообще бросающиеся в глаза основательность и

солидность куда больше подходят для получения всевозможных дотаций, грантов и прочих финансовых вливаний со стороны государства или же частных

лиц. Так, вкладывая свои деньги в культуру, буржуа не должен сомневаться, что

32

тратит их на что-то серьезное, духовное и заслуживающее уважения, и чем

очевиднее для всех эти качества у объекта вложения, тем лучше. А вдаваться в

детали, разбираться по существу обычно людям некогда. Если же сам источник

вкладываемых в культуру денег вызывает некоторые подозрения, то

представляющие эту культуру личности должны быть как можно более

солидными и не вызывающими ни у кого сомнений. Достоевский, пожалуй, для

этих целей слишком маргинален: эпилептик, каторжник и вообще до сих пор

слишком многим кажется психически не вполне здоровым. Он притягивает

отечественных обывателей в их спонтанном и, скорее всего, в не совсем трезвом

состоянии. Можно сказать, Достоевский – это то, что у них на душе, поэтому они

и вспоминают о нем в подпитии. Зато Толстой и Пушкин куда более

презентабельны.

Где-то в самом конце восьмидесятых мне попалась на глаза заметка о каком-

то прибывшем на гастроли в СССР из Америки ресторанном певце, кажется, это

был Вилли Токарев, точно уже не помню. Журналист заметил у него на столике в

гостиничном номере не что-нибудь, а именно томики Толстого и Пушкина. И

естественно, в ходе беседы выяснилось, что это его любимые писатели. Не

сомневаюсь, что если на улице любого российского города останавливать

прохожих и расспрашивать о литературных пристрастиях, то примерно

девяносто процентов из них опять-таки назовут Толстого и Пушкина. По этой же

причине внешней презентабельности, видимо, в свое время и критик Страхов

переметнулся от Достоевского к Толстому и даже, кажется, обрушился на

Достоевского с обличительным письмом… Суть этих метаний и колебаний

Страхова лично мне совершенно ясна.

И в самом деле, Толстой был граф, состоятельный человек, что

немаловажно, поэтому спокойно мог позволить себе заниматься литературой.

Представьте себе, барин в халате в собственной усадьбе встает утром, заказывает

себе чашечку кофе, садится за письменный стол и пишет фундаментальную

книгу солидного размера – «Войну и мир». Ясно, что это труд на века! Куда там

затравленному эпилептику Достоевскому! По этой же причине и Горький с

Лениным разглядели в Толстом «матерого человечища»… Однако, по моим

наблюдениям, обыватели, признающиеся в любви Достоевскому, несмотря ни на

что, куда менее опасны, чем те, что любят Толстого и Пушкина. На месте

налоговой инспекции и других правоохранительных органов я бы уже давно

обратила на последних более пристальное внимание…

Каждый раз, когда я приезжаю в Париж, мы обедаем в ресторане Parc aux Cerfs (Олений парк) с Люси, которая возглавляет в издательстве «Альбан

Мишель» русскую коллекцию, беседуем, а потом мирно расходимся и забываем

друг друга до следующего раза. Люси родилась в Москве, поэтому прекрасно

говорит по-русски. Помню, я как-то спросила ее, кто из писателей сейчас в

Париже наиболее популярен и интересен. На этот вопрос, который я

добросовестно задавала всем своим знакомым, все отвечали по-разному: кто-то

(как, например, Пьер Гийота) говорил, что других писателей, кроме него, вовсе

нет, кто-то начинал методично излагать длиннейший список имен, кто-то

называл два-три имени, да и то с некоторым сомнением, а Доминик Фернандес, например, и вовсе просто перечислил мне имена всех своих знакомых юношей, каждый из которых, наверное, что-то пишет, во всяком случае, я на это

надеюсь...

Ну а что касается Люси, то она сначала назвала мне пару имен, а потом

вдруг, как бы спохватившись, заметила, что, пожалуй, самая интересная на

данный момент французская писательница – это Паскаль Роуз. К тому же она

33