Маруся Климова

подбрасывается писателем в культурный обиход, совсем как нужная карта из

рукава, а увлеченные игрой партнеры по столу поначалу ничего не замечают.

Когда же до них что-то доходит, то уже слишком поздно, даже шум поднимать

бесполезно. Партия разыграна, ловкий игрок сорвал куш и удалился… в

небытие!

Но, с другой стороны, чем еще является литература, как не собранием

подобных метафор, то есть переносов людьми своего жизненного опыта на

белый лист бумаги?! Сидящим за столом игрокам только кажется, что партия

играется по правилам. На самом деле эти правила существуют исключительно в

головах литературоведов или еще критиков, которые, как я могла заметить, в

литературе обычно мало что смыслят, ну разве что, в свою очередь, тоже

переносят свой профессиональный литературоведческий опыт на жизнь, и тогда

получается… Честно говоря, мне даже трудно определить, что тогда получается.

Может быть, получается литературоведение? То есть литературоведение и есть

собрание переносов многочисленных литературоведческих наблюдений на

жизнь? Пожалуй, это было бы логично… Но для чего?.. Признаюсь, моя голова

не выдерживает подобного логического усилия. Помню, одна моя парижская

знакомая, селинистка, то есть литературовед по специальности, однажды в

разговоре со мной с неподдельным пафосом воскликнула по поводу вдовы

Селина Люсетт Детуш: «Что может понимать в Селине какая-то танцовщица!»

Более того, думаю, что если бы она выпила еще, -- а мы как раз сидели с ней в

ресторане на рю Муфтар и выпивали, -- то она вполне могла бы воскликнуть еще

и так: «Что может понимать в Селине какой-то Селин, ведь он же был врачом!»

49

Во всяком случае, я бы не удивилась. И самое главное, по-своему она была бы

права!

Селин, на мой взгляд, действительно, не слишком хорошо разбирался в

литературе, в том числе и в собственных произведениях. А уж о Константине

Леонтьеве и говорить нечего! Иногда простота последнего даже пугает, например, когда в качестве примера «цветущей сложности» он ссылается на

философию Гегеля. В такие моменты, признаюсь, он, по-моему, мало чем

отличается от крестьянского паренька Есенина, испытывавшего настоятельную

необходимость непременно «сесть за Маркса», или даже от того же Вилли

Токарева, в ожидании журналистов заботливо раскладывающего на своем

столике в гостиничном номере томики Пушкина и Толстого. И Вилли Токарев

тоже, вслед за Леонтьевым, вполне мог бы добавить к ним еще и томик Гегеля, чтобы продемонстрировать журналистам сложность своего духовного мира...

Короче говоря, и Селин и Леонтьев были совершенно посторонними людьми в

литературе – лично у меня в этом нет никаких сомнений. И тем не менее оба

сорвали неплохой куш! И все благодаря своей хорошо припрятанной в рукаве

козырной карте! Своему богатому жизненному и профессиональному опыту, который они ловко перенесли в совершенно иную сферу!

Однако для того чтобы уже сидящие за игорным столом не заметили этот

самый опасный момент подмены и позволили вновь пришедшему постороннему

человеку включиться в игру, этот посторонний должен постараться как-то

отвлечь их внимание. Например, вырядиться в экстравагантный костюм, завести

речь на отвлеченную, не относящуюся к данной конкретной ситуации тему или

же просто поднять шум, короче, сделать что-нибудь необычное, приковывающее

к себе внимание окружающих. Вообще, когда прокручиваешь пленку, отснятую

подвешенной к потолку казино скрытой камерой, то все представляется более-

менее очевидным и понятным, но в момент игры в пылу азарта

непосредственным участникам событий бывает во всем этом разобраться не так

и просто. Поэтому всегда полезно мысленно прокрутить для себя такую

«пленку» несколько раз, чтобы лучше все осмыслить и сделать для себя

соответствующие выводы на будущее.

Константин Леонтьев, мне кажется, поразил внимание окружающих тем, что, садясь в экипаж, непременно бил палкой извозчика – в то время это было

совершенно не принято! Все отвлеклись, перепутали Россию с человеческим

телом, ну а потом уже игра пошла своим чередом: болезнь, смерть, разложение, гниение… В общем, дальше все логично, все по правилам! Более того, Константину Леонтьеву таким образом удалось проникнуть даже в философию, где эти правила вроде бы еще более строгие и жесткие: все должно опираться на

логику или же на худой конец на диалектику – не знаю точно значения этого

слова, но когда-то его слышала. Может быть, потому, что в философии, в

отличие от литературы, философы так и не сумели отделиться от философоведов

и смешались с ними в одну кучу. Видимо, именно поэтому, из-за этой