Маша и Шерхан

– Одного из них ты видишь практически каждый день, – ответил мне отец. – Мой водитель – дядя Ким. Еще одного ты замечаешь, когда гостишь на нашей даче. Это наш садовник и повар Курбан. На них я полагаюсь, как на самого себя. Жаль только, что дядя Ким постарел, не представляю себе другого человека на его месте. И Курбану пора на пенсию. Но ничего. Ты подрастаешь, скоро встанешь на ноги. Глядишь, вместе с дядей Кимом и дядей Курбаном я уйду на пенсию. Будем отдыхать – ловить рыбу в Кызыл Дарье, возделывать сад, готовить наш фирменный плов. Дядю Савелия ты тоже знаешь – наш главный лесничий. Он борется с браконьерами и попытками местного населения устроить из заповедника коллективное пастбище для коз и овец. Был еще друг Икрам, но он уже умер, вернее, погиб в Афганистане при исполнении интернационального долга.

В этот вечер мы много говорили. И пели. «Я люблю тебя, Жизнь, Что само по себе и не ново. Я люблю тебя, Жизнь, Я люблю тебя снова и снова».

– Отличная песня, – отметил Шерхан. – Она завершается так:

«Так ликуй и вершись

В трубных звуках весеннего гимна!

Я люблю тебя, Жизнь,

И надеюсь, что это взаимно».

– У вас хорошая память, – подчеркнула Маша.

–Не жалуюсь, – сказал Шерхан.

– С вашего разрешения я закончу свое маленькое повествование, – заявляет с немалой долей категоричности Маша. – Мне стало жалко своего старого мудрого отца. И я мысленно пообещала держать дистанцию с парнями. Правда, я это обещание нарушила. Любовь обрушилась на меня, как сель, и погребла под собой.

Маша вновь открывает книгу Нахшаби и приводит очередное, понравившееся ей выражение древнего восточного повествователя:

«Нахшаби, любовь – прекраснейшая вещь!

Сотни прелестей сокрыты дивных в ней.

Лишь одну из них я тебе назову:

То, что равны царь и нищий перед ней».

– Это произошло во время моей учебы в России, – продолжает Маша. – Выбор места нахождения высшего учебного заведения, как я сейчас понимаю, со стороны отца был неслучайным. Как для моих сестер, так и для меня. Это был город Воронеж, в котором проживали наши тети со стороны матери. Они по очереди брали шефство, вплоть до нахождения потенциальных женихов. В этом случае обязательно приезжал отец, важное дело приурочивалось к его отпуску. Он персонально знакомился с женихами и только после его одобрения запускался механизм замужества. Мои тетки уважали и боялись Ивана Ивановича, так что к его просьбам относились с большой ответственностью. И каждый визит отца был успешным. Что касается меня, отец хотел как можно дольше держать при себе. Мне же хотелось своей семьи. Мои сестры попали в хорошие семьи и успешно совмещали преподавательскую деятельность с рождением детей, выполнением других супружеских обязанностей. Я остановила свой выбор на однокурснике Константине. Ничего не говорило о том, что он плохой парень. Без вредных привычек, из простой рабочей семьи. Мне показалось, что к нему тоже относится такое известное выражение Перси Биши Шелли, как: «Истинная любовь тем отличается от золота и глины, что она не становится меньше, будучи разделенной».

– Прошу прощения, если прерываю вас, – вдруг сказал Шерхан. – К месту, как мне кажется, будет следующее выражение автора «Тути-наме»:

«Нахшаби, пока возможно, ты добро твори,

Что добро такое в мире, кто бы мог сказать?

Зло никто творить не станет за добро твое:

За добро добром и будут, друг мой, воздавать».

– Вашими устами да мед пить, Шерхан, – ответила на его реплику Маша. – Сейчас, когда прошло несколько лет, я понимаю, что виновницей нашего расставания была я сама. Мне захотелось пробного брака. Этот институт только входил в советское общество. Нам пришлось снимать квартиру. Плата за нее и другие материальные удобства, которые мне казались сами собой разумеющимися в моей семье, оказалась для нас неподъемной. Так я поняла, что в советском обществе есть бедные люди. Несмотря на наличие работы, политическую лояльность, хорошие человеческие качества. Константин старался. Как мог. Нашла место работы и я. Брала заказы на пошив верхней женской одежды. Но положение дел не менялось…

Маша резко встает и подходит к окну, из которого открывается прекрасная панорама разлившейся весной реки Кызыл Дарья.

– Я до сих пор переживаю, – продолжает нить разговора Маша. – Если бы у нас родился ребенок, может, проблемы разрешились бы сами собой. Говорят, что каждому новому гостю на земле Всевышний дает свою долю в жизни. А его родителям – новые силы и горизонты. Но я никак не могла забеременеть. Пришлось по окончании института вернуться домой. И заняться кучей дел, чтобы не вспоминать мою любовь, так и не давшую мне счастья. Как всегда, прав отец. Остаются отличники. Один из них передо мной. Чтобы бы вы сказали, если я первой призналась вам в любви?

Лицо Маши заливает краска стыда. Чтобы скрыть свое волнение, она опять открывает книгу Нахшаби и приводит уместное, как ей кажется выражение из него:

«Любовь – позор ужасный, поверь мне, Нахшаби,

Влюбленных очи, друг мой, не ведают стыда.

От мудрецов великих слыхали не раз:

«Любовь и честь на свете не свяжешь никогда!».