Маскарад, или Искуситель

– Я боюсь, что неясно преподнёс свою мысль. Тут может помочь небольшая история – история достойной старухи Гошен, очень нравственной старухи, которая не позволяла своим поросятам есть упавшие созревшие яблоки из страха того, что фрукты могли бы повлиять на их мозги и тем самым сделать их свинскими. Тогда же, во время очередного Рождества, в предвестии чего-то дурного эта достойная старуха впала в мрачную хандру, лишилась аппетита, легла в свою кровать и отказалась видеть лучших друзей. В большом беспокойстве её супруг послал за доктором, который после обследования пациента задал пару вопросов, подозвал мужа и сказал: «Дьякон, вы хотите её вылечить?» – Действительно хочу». – «Тогда просто пойдите и купите кувшин «Санта-Круза»». – ««Санта-Круза»? Моя жена пьёт «Санта-Круз»?» – «Или так, или умрёт». – «Но сколько?» – «Сколько сможет принять». – «Но она напьётся!» – «Это – лечение». Мудрецы, как доктора, должны повиноваться. Очень противясь своему характеру, трезвый дьякон подобрал хмельной медикамент, и, одинаково противясь своей совести, старая бедная женщина приняла его, но из-за этого вскоре восстановила здоровье, настроение и славный аппетит и снова была рада видеть своих друзей; и наличие этого испытания сломало лёд сухого воздержания, никогда впоследствии не оставлявшего её бокал пустым.

Эта история вызвала у бакалавра удивление и интерес, хотя едва ли одобрение.

– Если я понял вашу притчу правильно, – сказал он, совсем не пряча свою грубость, – то мысль такова, что нельзя наслаждаться жизнью с удовольствием, если не отказываться от такого же трезвого представления о самом себе. Но начнём с того, что трезвый взгляд, несомненно, ближе к истине, чем такой же пьяный; я тот, кто считает правду хоть и холодной водой, но стоящей выше неправды, хотя бы и из токайского вина, и будет держать её в своём глиняном кувшине.

– Я гляжу, – медленно выпуская вверх спиральный сигнал ленивого дыма, – я гляжу, вы заняты высоким делом.

– Каким?

– О, никаким! Но если бы я не боялся вообразить, я мог бы рассказать другую историю о старом ботинке в пекарне пирожника, сохнущем там между солнцем и простой печью, свернувшемся от сухости и покоробившемся. Вы видели такие старые кожистые головы, не так ли? Очень высокие, воистину трезвые, нелюдимые, философствующие, великие, старые колодки; но я, со своей стороны, стал бы шагающей по земле комнатной туфлей пирожника. Говоря как пирожник, я предпочёл бы быть скромным пирогом, нежели великолепным кексом. Это понимание того, что быть одиноким и высокомерным – печальная ошибка. Я придерживаюсь мнения, что мужчины в этом отношении походят на петухов; тот, кто находит своё собственное прибежище на одинокой и высокой жерди, является подкаблучником или тем, кто пребывает не в духе.

– Вы оскорбили меня! – вскричал бакалавр, очевидно задетый.

– Кого оскорбил? Вас или людей? Вы же не будете стоять в стороне и видеть, как поносят человеческий род? О, тогда вы испытаете некоторое уважение к человеческому роду.

– Я испытываю некоторое уважение к… самому себе… – губами не столь твёрдыми, как прежде.

– И к какому роду вы… принадлежите? Вы разве не видите, мой дорогой друг, в какие противоречия человек вовлекает самого себя, неуважительно воздействуя на человека. Моя уловка преуспела в очаровании. Ну-ка, подумайте лучше про неё и в качестве первого шага к новым мыслям забросьте одиночество. Я боюсь, что, идя так дальше, вы через некоторое время будете читать Циммермана, этого старого господина Головная боль, – Циммермана, книга которого об Одиночестве так же бесполезна, как книга Хьюма о Самоубийстве и как книга Бэкона о Знании; и так они предают того, кто стремится успокоить ими душу и тело, как ложной религией. Все они, все, гордящиеся тем, что вам приятно, остро желают нас увидеть после найденной истины и не предложат ничего в духе радости общения, основанной на должной вере в то, что находится выше и дальше их несчастных простофиль или ещё более несчастных мошенников.

Его поведение здесь стало настолько серьёзным, что любой слушатель, возможно, едва ли не оказался бы более или менее впечатлён им, в то время как, возможно, нервных противников оно бы, скорее, немного испугало. О чём-то на мгновенье подумав про себя, бакалавр ответил:

– Имей вы возможность испытать её, вы узнали бы, что ваша пьянствующая теория, взятая в том смысле, в котором вы её используете, плоха, как любая другая. И воспевающий вино Коран Рэбелэйса заслуживает доверия не более, чем любой ненавидящий алкоголь магометанин.

– Довольно, – подводя итог выбиванием пепла из своей трубки, – мы говорим и продолжаем говорить, и всё ещё стоим там, где стояли. Что вы говорите насчёт прогулки? Вот моя рука, и давайте вернёмся. Здесь должны быть танцы на штормовом мостике сегодня вечером. Я отучу их от шотландской джиги, а в это время ради безопасности вы подержите мои вещи; и следующее, что я вам предлагаю, мой дорогой друг, это сложить своё оружие и бросить ваши медвежьи шкуры в морской хорнпайп – я подержу ваши часы. Что вы говорите?