Однако всё это передаёт не правду об индейцах, а скорее примеры впечатлений переселенцев от них, при которых милосердный человек может подумать, что он создаёт в их отношении некоторую несправедливость. Бесспорно, это так; индейцы сами думают так же, совершенно аналогично. Индейцы действительно протестуют против таких воззрений переселенцев, и некоторые думают, что сама причина их ответной антипатии столь же искренняя, как и их моральное негодование, и так же разделяема ими, как они действительно верят и говорят. Но на этом или каком-либо ином пункте индейцам должно быть разрешено свидетельствовать за самих себя, исключая другое свидетельство, суть которого можно предоставить Верховному суду. На любом уровне было замечено, что когда индеец становится подлинным прозелитом Христианства (таких случаев, однако, было не очень много; хотя, действительно, все племена иногда номинально приходят к свету истины), то он в этом случае не скроет своё просвещённое убеждение, что часть его народа по своей природе полностью развращённая, и, таким образом, полностью признает, что худшая мысль переселенца не очень далека от истины, в то время как, с другой стороны, те из краснокожих, кто являются самыми великими сторонниками теории индейского достоинства и индейского чадолюбия, иногда оказываются настоящими конокрадами и разбойниками в своей среде. Так, по крайней мере, утверждает переселенец. И хотя, сознавая индейскую природу так, как он мыслит, он представляет её себе не совсем без каких-либо знаний, отчего индеец может в некоторых пунктах обманываться сам, с тем же эффектом, как меняется боевая тактика в кустарнике, его теория и его практика, выше упомянутая, кажется, уже включает такое резкое несоответствие, и переселенцу только остаётся объяснить на гипотезе, что когда томагавк краснокожего являет миру понятие доброты краснокожих, то это всего лишь неотъемлемая часть той тонкой стратегии, которую он считает столь полезной во время войны, во время охоты и находясь в обществе».
При дальнейшем объяснении этого глубокого отвращения, с которым переселенец смотрит на дикаря, судья решил бы, что стоит немного помочь рассмотреть, какой возбуждающий фактор открылся перед ним в этих лесных историях и традициях, прежде чем о них рассказывать. Ради чего он поведал бы историю небольшой колонии Мастеров и Ткачей, первоначально семи кузенов из Вирджинии, которые после последовательного ухода со своими семьями наконец утвердились около южной границы Кровавой земли, Кентукки: «Это были сильные, храбрые мужчины, но, в отличие от многих пионеров в те дни, у них не было никакой тяги к конфликту ради самого конфликта. Шаг за шагом они были завлечены в уединённую могилу, постоянно манящую соблазнительной плодородной землёй, с освобождением во время марша от исключительной индейской назойливости. Но, расчищая пашни и строя дома, яркий щит должен был скоро повернуться иной своей стороной. После того как повторилось преследование и всевозможные стычки со стороны напавшего на них в их районе истощённого племени, – преследование, приведшее к потере зерна и рогатого скота, стычки, в которых они потеряли двоих из своего числа, которые не убереглись, помимо других, получивших болезненные раны, – оставшиеся пять кузенов заключили с некоторыми серьёзными условиями своего рода соглашение с Мокмохоком – вождём, вызвавшимся надоедать врагу, не допуская с ним никакого мира. Но, поначалу подстрекаемые внезапно изменившимися манерами Мокмохока, который, хоть до настоящего времени и считался переселенцами вероломным, почти как Цезарь Борджиа, всё же теперь, как казалось, изменился и вызвался зарыть топор войны, они действительно решились выкурить трубку мира и стать друзьями навсегда, – но не друзьями в простом смысле отказа от вражды, а в смысле доброты, совместных дел и знакомства.
Но то, кем вождь теперь казался, не сделало их совершенно слепыми к тому, каким вождь был ранее. Не настолько, чтобы, пусть и в значительной степени под влиянием его изменившихся манер, они стали доверять ему полностью ради того, чтобы заключить договор с ним, и среди других статей договора с их стороны говорилось, что, хотя дружеские визиты должны быть взаимными между вигвамами и хижинами, всё же пяти кузенам никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя предлагать входить в дом вождя вместе. Замысел состоял в том, что если когда-либо под маской дружелюбия вождь задумает нанести им вред и нанесёт его, то он должен быть частичным, таким, чтобы некоторые из этих пяти смогли бы выжить не только ради своих семей, но также и для возмездия. Тем не менее Мокмохок стал на какое-то время с таким искусством и обходительностью завоёвывать их доверие, что привёл их всех вместе к застолью с медвежатиной и там же хитростью их и прикончил. Спустя годы после этого над их сожжёнными костями и тем, что осталось от всех этих семей, вождь, которого упрекнул за его предательство гордый охотник, ставший его пленником, посмеялся: