Маскарад, или Искуситель

– Со всей сердечностью. – И немедленно сошёл с балкона, указывая космополиту на диван, стоявший на палубе поблизости. – Туда, сэр, вы сядьте там, а я буду сидеть здесь около вас – вы желаете послушать о полковнике Джоне Мердоке. Ну, этот день в моём детстве отмечен белым камнем – тогда я увидел винтовку полковника с прилагающимся пороховым рожком, висящую в хижине на западном берегу реки Уобаш. Мы с моим отцом двигались на запад в долгом путешествии по дикому краю. Был почти полдень, и мы остановились в хижине, чтобы расседлать лошадей, отдохнуть и поесть. Человек в хижине указал на винтовку и сказал, чьей она была, добавив, что полковник в тот момент спит на волчьей шкуре в амбаре, находящемся выше, поэтому мы не должны были говорить очень громко, поскольку полковник отсутствовал всю ночь, охотясь (из-за индейцев, полагаю), и было бы жестоко тревожить его сон. Горя любопытством увидеть того, кто был столь известен, мы ждали два часа в надежде, что он вскоре выйдет; но он не вышел. Нам было необходимо добраться до следующей хижины перед сумерками, поэтому мы должны были наконец уйти прочь, не удовлетворив своего желания. Хотя, по правде говоря, я, со своей стороны, не ушёл полностью неудовлетворённым, поскольку в то время, как мой отец чистил лошадь, я проскользнул назад к хижине и, шагнув на ступеньку или две по лестнице, пропустил свою голову через перекладины и всмотрелся. В амбаре было немного света, но напротив, в дальнем углу, я увидел то, что принял за волчью шкуру, и на ней какую-то связку, вроде кучи листьев, и на одном её краю то, что показалось кочкой мха, и над всем этим ветвились оленьи рога; и рядом маленькая белка спрыгнула с кленовой чаши с орехами, легко коснувшись мшистой кочки своим хвостом, пролезла через щель и, пискнув, исчезла. Эта часть лесной сцены была всем, что я видел. Если полковник Мердок был там, то эта мшистая кочка и была его вьющейся головой, видимой со стороны затылка. Я бы подошёл и выяснил, но человек снизу предупредил меня, что хотя из-за своих армейских привычек полковник и мог спать во время грома, но по той же самой причине удивительно быстро мог проснуться при звуке шагов, пусть даже мягких, и особенно человеческих.

– Извините меня, – сказал другой, мягко кладя свою руку на запястье рассказчика, – но я боюсь, что у полковника был подозрительный характер – минимально доверчивый. У него был немного недоверчивый нрав, не так ли?

– Совсем нет. Знал слишком много. Никого не подозревал, но не был невежественен относительно индейцев. Хорошо: поскольку вы подытожили, что я никогда не видел человека полностью, но всё же я, так или иначе, слышал о нём почти столько же, сколько и о любом другом; в частности, я слышал его историю снова и снова от друга моего отца, Джеймса Хола, известного судьи. Поскольку в каждой компании ему предлагали рассказать эту историю, которую никто не мог лучше поведать, судья наконец попал в такой методический стиль, что вы могли бы подумать, что он говорил меньше слов простым слушателям, чем невидимому секретарю, вроде разговора для прессы; воистину, с очень внушительным видом. И я, имея одинаково восприимчивую память, думаю, что вкратце могу передать вам слова судьи про полковника почти дословно.

– Так сделайте же, чего бы это ни стоило, – сказал космополит, очень довольный.

– Вам представить философию судьи – и всё?

– Относительно этого, – возразил серьёзно другой, приостановив наполнение чаши трубки, – желательно, чтобы человек определённого ума понимал, что существование какой-либо философии у другого человека весьма зависит от того, к какой философской школе тот принадлежит. По какой школе или системе он судил, умоляю, скажите?

– Да хоть он и знал, как читать и писать, но у судьи никогда не было серьёзного образования. Но я должен сказать, что он принадлежал, во всяком случае, к системе бесплатной школы. Да, истинный патриот, судья приобрёл знания в бесплатной школе.

– В философии? Человек определённого ума, затем уважаемый патриотичный судья, не безрассудный и с замечательной способностью рассказчика, такой, как у него, мог бы, возможно, благоразумно отказаться от мнения о предполагаемой судейской философии. Но я не упрямствую: продолжайте, я прошу; про его философию или нет, как пожелаете.