Маски Пиковой дамы

Консервативный публицист середины XIX века, председатель Киевской археографической комиссии Михаил Юзефович писал, что восстание на Сенатской площади «озарило» Николаю I «внезапным светом истинное значение пути, по которому повел Русскую жизнь Петр Великий. Революционное начало, этот жизненный элемент западной цивилизации… будучи диаметрально противоположно требованию нашего родного организма, совершенно чуждо и несогласимо с самыми основами нашего духа, приобрело у нас право гражданства вместе с западными понятиями о политическом праве и историческом прогрессе. Пропитанный этими понятиями образованный класс наш… рассчитывал только на результаты насильственных переворотов. Николай… указал на необходимость Русских начал в воспитании. Это был первый у нас критический взгляд на реформу Петра Великого, первый шаг к нашему самопознанию и первая причина вражды к Императору, при жизни и после его смерти со стороны тех, для кого солнце светит только на Западе и с Запада»[436].

Важно, что этот поворот произошел до восстания в Польше, а не в результате него.

«Могу ли я колебаться?»

Грозовые предвестья витали уже в конце 1830 года. Николаю I, как когда-то Александру I, предстояло выбрать, чей он на самом деле царь, поскольку совместить обе ипостаси не удавалось. 8 декабря 1830 года он написал брату Константину в Варшаву: «Если один из двух народов, двух престолов должен погибнуть, могу ли я колебаться хоть мгновение? <…> Мое положение тяжкое, моя ответственность ужасна, но моя совесть ни в чем не упрекает меня в отношении поляков… Я исполню в отношении них все свои обязанности, до последней возможности; я не напрасно принес присягу, и я не отрешился от нее; пусть же вина за ужасные последствия этого события, если их нельзя будет избегнуть, всецело падет на тех, которые повинны в нем!»[437]

В этих словах слышится обреченность. Но выбор был сделан. Чтобы хоть как-то оправдать короткое пребывание царя в Москве, 11 марта была организована выставка изделий русской промышленности — от металлургии до кожевенного производства, а также товаров, составлявших предмет импорта: хлопчатобумажные ткани, шелк, шерсть, хрусталь, декоративная бронза. Император бросил: «Стоило приехать в Москву только для того, чтобы видеть это изображение нашей промышленности»[438]. Вывод напрашивался сам: Россия уже не настолько зависит от плотного соприкосновения с западноевропейскими странами, как во времена Петра I.

Сейм в Польше заставил государя еще больше призадуматься. В России он был абсолютным монархом, в Польше — конституционным. И намеревался эту роль исполнить, но… «среди делегатов стала формироваться оппозиция», готовившая жалобы, упрекавшая великого князя и сетовавшая на «слишком большие военные расходы». Это при условии, что Польша не принимала участия в минувших войнах с Персией и Турцией.

В разгар прений к императору пришел депутат, попросивший денег для своей фракции, которая бралась отстаивать в сейме интересы России. Для Николая I это был настоящий шок. «Один министр, между прочим, весьма уважаемый, явился ко мне просить средств для привлечения голосов, — рассказывал царь позднее Павлу Дмитриевичу Киселеву, — чтобы получить большинство, без коего можно было попасть в зависимое положение от оппозиции. Он просил должности, награды, деньги… Я был возмущен. Не думаю, что монарх может унизить себя и опуститься до такой степени».

С министром уладили вопрос другие лица — чиновники и предназначенные для подобной работы. Но самого императора трясло еще день: «Я не мог работать, так взволновало меня это первое же конституционное признание… Я запомнил эти неблаговидные маневры, коими обманывают народы и бесчестят монархов». До сих пор Николай видел с изнанки только самодержавие. Теперь пришлось узреть парламентскую кухню.

«Я понимаю, что такое монархическое и республиканское правление, но я не могу взять в толк, что такое конституционное правление: это непрерывное жонглирование, для осуществления коего нужен фокусник»[439].

Фокусником Николай не был. Он был царем. Причем самодержавным. Это-то глубокое, неустранимое различие цивилизаций и почувствовал Бальзак, писавший разбор книги де Кюстина вовсе не для того, чтобы польстить «владыке севера», а чтобы предупредить соотечественников: «Берегитесь!» Перед нами нечто, чего мы не понимаем и с чем по природному французскому легкомыслию даже не хотим разбираться: «Я весьма сожалею, что не сумел как следует рассмотреть древнюю и великую фигуру самодержца: в Азии повсюду, куда проникла Ост-Индская компания, стригущая всех под одну гребенку, самодержавных монархов истребили англичане». Но есть другие страны. «Сегодня император Николай один в целом свете олицетворяет власть… По сравнению с ним стамбульский падишах все равно что простой субпрефект».