Маски Пиковой дамы

Чуть ранее Долли говорила о «независимости» своего характера. Между тем ее суждения — отголосок парижских газет и австрийской политической позиции: на официальном уровне восстание поляков осуждено, но под рукой достойно сочувствия и даже помощи. Когда в 1848 году вспыхнет мятеж в Венгрии — в тот момент части Австрийской империи, — он подвергнется строгому остракизму графини. Прошли годы, посланница повзрослела? Русская консервативная жизнь наложила отпечаток и на ее взгляды? Или изменились разговоры внутри собственно австрийской элиты?

Из европейцев николаевского времени, пожалуй, только Оноре де Бальзак, написавший колкий разбор книги маркиза де Кюстина о путешествии в Россию, догадывался, что в «северной империи» не архаичная, не «отсталая», а принципиально другая^{20} система власти, полностью упирающаяся в личность царя. Ее невозможно понять, исходя из собственно европейских политических координат. Только осудить, оставив предмет рассмотрения за бортом.

«Все, кто в последнее время писали о России, совершали величайшую ошибку, глядя на эту страну через конституционную призму, рассматривая ее сквозь лондонские или парижские очки». Эти авторы «напоминали бы игроков в вист, которые, не зная ничего, кроме виста, метали бы громы и молнии против людей, играющих в преферанс (русская игра) или реверси, и отпускали более или менее остроумные шутки на счет глупого народа, который не понимает всех прелестей благородной игры в вист»[420].

«Дружеский совет»

Любопытно, что и Бальзак соскользнул на карточную терминологию, говоря о политических реалиях. Его вывод: в России играют в другую игру, какими бы европеизированными внешними формами она ни была прикрыта.

Что же это за политическая игра и как ее нащупать людям, давно, во многом искусственно, оторванным от традиции и с детства привыкшим вести партию в европейский вист?

В ноябре 1829 года императора свалила нервная лихорадка. События выглядят темными: ночью Николай I встал, услышав шорох в соседней комнате, вышел, поскользнулся, упал, потерял сознание, несколько часов пролежал на холодном полу и простудился[421]. Конечно, было заподозрено покушение, следов которого не обнаружили.

Сначала болезнь не вызвала особой тревоги: все предполагали, что богатырское здоровье царя быстро справится с хворью. Но силы оставили императора, вскрылась изматывающая лихорадка. «Страх перед несчастьем превосходил его вероятность, — писал Бенкендорф, — все дрожали при мысли потерять государя… Врачи были в величайшей тревоге и не скрыли ее от меня… Наконец, после двенадцати дней страха, надежды и беспокойства» Николай I показал признаки выздоровления, но «выздоровления медленного, с возможными рецидивами… Я был страшно потрясен ужасной переменой, которая произошла в чертах его лица. В них были видны страдание и слабость, он похудел до неузнаваемости»[422]. Император потерял до половины своего веса.

Болезнь сумели утаить — просто государь несколько дней не показывался. Но после, когда опасность миновала и иностранным послам разрешили узнать, что император болен, в европейских кабинетах возник шум[423], крайне благоприятный для Турции: рановато заключили мир. Однако переиграть случившееся было уже невозможно, даже опираясь на слухи о том, что противоборствующая сторона вот-вот лишится царя.

Персы в 1826 году положились на подобные подстрекательства англичан, напали на русские границы в ожидании гражданской войны между шахзаде Николаем и шахзаде Константином и были биты. В письме Ивану Паскевичу Николай I поставил вопрос: «Можно ли войти в Персию и дойти до Аракса?»[424] Однако империя, усилием воли царя, удержалась от уничтожения Тегерана, как и в войне с турками от взятия Константинополя. Такой силы не прощают. Глядя на Россию, европейские политики и писатели боялись не того, что она делает, а того, что может сделать.

Портрет Германна в виде карты. А. Н. Бенуа. 1911 г.

В ноябре 1829 года император в течение многих дней балансировал между жизнью и смертью. Что же послужило этому причиной? Существовало множество поводов для нервной лихорадки. Война сначала с персами, потом с турками, коронация в Варшаве, переговоры с Пруссией — постоянное перенапряжение, начиная со дня вступления на престол и следствия. Наконец, все казалось исполненным, мир близок, император вздохнул с облегчением и… упал как подкошенный. Он не мог предвидеть, что еще в течение двух лет Россия будет находиться в огне.