Маски Пиковой дамы

Еще через год бедная дама увидела во сне похороны. «Чудится ей, будто бы ей говорит кто-то: „Смотрите! хоронят Белую женщину вашего семейства! больше ее не увидите“. Так и вышло: галлюцинации Надежды Осиповны прекратились»[208]. Вот и похороны. Детальные в «Пиковой даме», они сведены в семейном предании к самому факту отпевания. Значит, в ином мире «белые женщины» могут умирать?

На листе песни 1 «Кавказского пленника» изображена фигура в белом балахоне с опущенной на лицо маской, в которой видны прорези для глаз. Ноги фигуры — тонкие, женские — соприкасаются с последней строкой на листе: «Луна плывет в ночном тумане», — указывающей на бледное золото. Видно, что на ногах туфли с плоской ступней и чуть загнутыми носами, один из которых чуть выглядывает между буквами слова «тумане». Значит, образ «белой женщины» беспокоил поэта еще со времен южной ссылки.

Гораздо позднее, на рукописи «Гробовщика», в толпе людей, следующих за катафалком, тоже нарисована фигура в балахоне, которую иногда называют поэтом в образе пророка. Та же постановка ног, те же туфли. Откуда они взялись?

В «Путешествии в Арзрум» есть образ матери пленного Осман-паши, которая встречает русских в дверях его гарема: «Мы увидели женщину, с головы до желтых туфель покрытою белою чадрою», из-под которой раздалось «шамкание семидесятилетней старухи». Возраст, как у мадам д’Юрфе в мемуарах Казановы. Желтые восточные туфли с острыми носами отсылают сразу и к желтому платью графини, и к «белой женщине», скользившей как на коньках, — ведь у тогдашних коньков были загнутые носы.

А вот белая чадра — к белым балахонам и к ночному убору героини «Пиковой дамы»: «…наконец, графиня осталась в спальной кофте и ночном чепце: в этом наряде, более свойственном ее старости, она казалась менее ужасна и безобразна». Именно такой, в ночной кофте и чепце старая Екатерина II представлена на редкой гравюре из собрания Павла Яковлевича Дашкова, которую приписывали работе служащего английского посольства Уйенса или В. Н. Головиной[209]. На этом изображении Екатерина сидит в Камероновой галерее, на кресле, как графиня в «Пиковой даме», но, видимо, оживлена беседой, даже приподняла руку, обращаясь к невидимому гостю.

Белое же одеяние присвоено Пушкиным Екатерине II в «Капитанской дочке» — только там императрица моложе, ей за сорок. Но она уже позволяет себе гулять в утреннем платье, не делая полного туалета, то есть не переоблачившись в придворный наряд. Эту деталь, как и Кагульский обелиск, Пушкин изменил, взяв образ с портрета Боровиковского. На картине цвет одеяния зеленый с голубоватым отливом. Но для поэта был важен именно белый, который роднил с гравюрой по рисунку Уйенса и, как оказалось, с «Пиковой дамой».

«К повивальной бабушке»

История желтого платья имеет неприятное продолжение. В «Капитанской дочке» перед встречей Маши Мироновой с императрицей хлопотливая жена станционного смотрителя Анна Власьевна спрашивает: «Не послать ли к повивальной бабушке за ее желтым роброном»? Что может быть безопаснее повивальной бабки?

На самом деле — нет. Это указание весьма зловеще. Придворной повивальной бабушкой, о которой вспоминали во времена Пушкина, была Моренгейм. Ее имя связано со скандалом вокруг великого князя Константина Павловича, о котором шептался в начале века весь город.

Константин пережил гибель Павла I крайне тяжело, хотя и назвал цареубийство 11 марта «кашей». За внешней грубостью и беспечностью скрывался страх. Он ударился в кутежи, напивался так, что сам себя не помнил. Во время одной из попоек стряслась беда: как-то вечером вдова португальского консула Араужо (или Араджио), жившая в Петербурге «немножко блудно», заехала в Мраморный дворец к придворной повивальной бабке Моренгейм. Вернулась она под утро, в крайне «расстроенном положении» и вскоре умерла[210]. Мигом по Петербургу разнесся слух, что это великий князь со своей развеселой компанией встретили даму и обошлись с ней грубо, так что ее доставили домой «почти бездыханной»[211].

Было назначено генерал-прокурорское расследование, правительство обратилось к жителям города с объявлением, прося сообщить, что им известно. К следователям никто не пошел[212], зато во всех гостиных всласть поговорили о Константине и его поведении.

Между тем в истории Араужо много темного. Повивальные бабки не только помогали женщинам рожать, но и в щекотливых случаях избавляли от нежеланной беременности. Консульша поехала к Моренгейм не случайно. Подобные операции далеко не всегда бывали успешны. Возможно, у вдовы она прошла неудачно, и дама умерла. Недаром на ее теле при расследовании не было обнаружено следов насилия.

Однако слухи об участии Константина в изнасиловании со смертельным исходом усиленно муссировались. Во Франции по горячим следам появился памфлет о великом князе: сам он физически не смог овладеть консульшей — был слишком пьян — зато повеселились адъютанты, лакеи, кучера…[213] Почему не вся русская столица?

Голова Старухи. А. С. Пушкин. 1830-е гг.