Маски Пиковой дамы

«Долгая зимняя ночь прошла незаметно; сели ужинать в пятом часу утра. Те, которые остались в выигрыше, ели с большим аппетитом, прочие, в рассеянности, сидели перед пустыми своими приборами». Как и в черновике внимание обращено на аппетит собравшихся. Охотно едят выигравшие — те, кто победил. А вот их противники едва глотали до восстания, теперь же, когда они остались ни с чем, и вовсе сидят перед пустыми тарелками.

Вспомним, какими словами молодая графиня в Париже требовала у мужа денег: «Думала усовестить его, снисходительно доказывая, что долг долгу рознь и что есть разница между принцем и каретником». В этой фразе слышится знаменитое замечание Федора Васильевича Ростопчина о декабристах: «Во Французской революции вздумали восстать, чтобы стать вместо князей и графов. У нас князьям и графам захотелось в сапожники и портные»[353].

Пушкин добавил к ней свое видение: «долг долгу рознь», «есть разница между принцем и каретником». Долг принцев, князей и графов не позволяет им действовать, как каретникам, сапожникам и портным. Долг дворянина поддерживать государя, а не бунтовать. Эта тема ярко будет раскрыта в «Капитанской дочке».

Кроме того, именно во фразе графини деньги впервые уподоблены долгу чести в самом его прямом, не финансовом смысле. Поэтому и в дальнейшем, говоря о вожделении к богатству, автор будет подразумевать нечто иное.

Одного приведенного высказывания «бабушки» было бы достаточно, чтобы оно бросило отсвет на остальной текст и заставило рассматривать его с позиций отгремевшего декабристского выступления. Но Пушкин идет дальше. Графиня «в оправдание свое сплела маленькую историю» и «отыгралась совершенно».

Это уже припоминание о собственных письмах Пушкина новому императору и Жуковскому с просьбой, наконец, прекратить его ссылку. А потом о разговоре с царем, в котором поэт «сплел маленькую историю» и отыгрался, то есть оправдался совершенно.

«Он был в отчаянии», — сказано о Чаплицком. Но это же можно сказать и о самом Пушкине, когда фельдъегерь доставил его в Москву. «Бабушка, которая всегда была строга к шалостям молодых людей, как-то сжалилась», но «взяла с него слово впредь уже никогда не играть». Император был строг к выходке «молодых людей» на Сенатской площади, но над поэтом как-то сжалился, взяв с него слово «исправиться». В результате свидания с царем Пушкин «отыгрался и остался еще в выигрыше».

«Русские романы?»

Во второй главе намеков еще больше. Томский хочет представить бабушке своего приятеля Нарумова. Возникает диалог:

«— …Вы его знаете?

— Нет. Он военный или статский?

— Военный.

— Инженер?

— Нет! кавалерист…»

Назовем рода войск, которые представляли претенденты на престол во время междуцарствия. Цесаревич Константин Павлович, управлявший Царством Польским и живший в Варшаве, был кавалеристом. Великий князь Николай Павлович — военным инженером, как Германн. Даже впоследствии, став императором, он любил повторять: «Мы, старые инженеры» — и сам проверял чертежи, например, для восстановления Петровского замка в Москве или для строительства железной дороги из Петербурга до старой столицы, оставляя на них свои пометы. Чаще всего: «Сносно». В противном случае лично переделывал работу.

Именно Николая Павловича к моменту смерти Александра I почти не знали. Что оборачивалось против кандидата. «Для вашей собственной славы погодите царствовать, — сказал 12 декабря явившийся к великому князю Яков Иванович Ростовцев, адъютант командующего гвардейской пехотой. — Вы молоды. Вас плохо знают»[354]. Ту же характеристику подтверждает и Бенкендорф: «В приглушенных разговорах наследником престола называли великого князя Николая, но его не любили, так как он вечно был занят военными делами и демонстрировал суровость, которую считали свойством его души и которая в общественном мнении затмевала качества его разума». Еще ярче эта мысль звучит в 1829 году, когда Николай I решил, преодолевая смутное нежелание брата Константина, короноваться в Польше: «Его не знали, его боялись, на него надеялись…»[355]

Давно пора заметить, что в текстах Пушкина тут и там рассеяны обмолвки, близкие к воспоминаниям Бенкендорфа. Вероятно, Александр Христофорович при нечастых встречах с поэтом мог обронить что-то и о Хозяине, пойманное и оставшееся на страницах. Например, подавая на высочайшее рассмотрение в 1828 году «Друзьям», — последние буквально заклевали поэта за переход в стан «врагов», — Пушкин имел шанс услышать от главы III отделения по поводу царя: «Его не знают, его боятся…» Император счел невозможным печатать такую откровенную похвалу, но позволил под рукой распространять текст[356].