Мастейн. Автобиография иконы хеви-метала

И так и было. Песня «Crush ‘Em» стала саундтреком к фильму «Универсальный солдат: Возвращение» и основным гимном НХЛ, как я и надеялся. Тем не менее я не особо успокаивал себя этим. Risk был по праву отвергнут фанатами Megadeth (которые чувствовали, что их предали), а критики устроили настоящий разнос (представилась идеальная возможность вдоволь над нами постебаться). И хотя в Risk были некоторые классные элементы, и мне не стыдно за тексты, но по большей части это был провал, музыкальный и коммерческий просчет.

Вслед за Risk я поклялся вернуть свою музыкальную целостность, что означало в первую очередь контроль над Megadeth. Пришлось уволить Бада Прейджера, что было нелегко, потому что мне нравился Бад, и, должен признать, он сделал для Megadeth ровно то, для чего мы его и брали[51]. Также пришлось уйти с Capitol Records на новый лейбл, Sanctuary, и убедить остальных ребят, что настало время вернуться к металлическим корням.

К сожалению, поддержали меня не все.

Зацени гидравлику на тыльной стороне моей правой руки.

Фотография Даниеля Гонсалеса Торисо

16. Обретение Бога

«Ненавижу свою жизнь. Ненавижу свою работу. Ненавижу группу. Ненавижу своих детей. Тебя ненавижу. Как бы я хотел просто взять и повеситься прямо сейчас».

На свое 40-летие где-то между Ванкувером и Финиксом, во время восемнадцатичасовой поездки на автобусе по тихоокеанскому побережью, я разговаривал со старым другом и вечным соперником, Ларсом Ульрихом. У меня было полно времени для размышлений. Двумя днями ранее мы отменили концерт в Сиэтле, чтобы почтить память жертв трагедии 11 сентября. Вечером 12 сентября мы отыграли в Ванкувере перед невероятно приветливой и послушной публикой. Сразу же после концерта, поскольку воздушное сообщение в Северной Америке фактически встало, мы сели в автобус и отправились долгой дорогой домой. Пэм планировала с размахом отметить мой день рождения, и я не хотел ее расстраивать.

Но затем зашел разговор с Ларсом, и он предложил мне прилететь к нему в Сан-Франциско. Идея, как я понял, состояла в том, что парни из Metallica проходили своего рода групповую терапию – неплохая идея – и, возможно, будет какая-то польза от того, что спустя все эти годы мы коснемся моего увольнения. Ларс сказал, что будет присутствовать психолог, но умолчал о том, что встречу будут снимать на камеры в рамках документального фильма. Об этом я узнал, только когда приехал в отель «Ритц-Карлтон».

Ты можешь задать резонный вопрос, зачем мне подвергать себя таким болезненным испытаниям, и почему позже я и вовсе отложу свой приезд домой, чтобы удовлетворить просьбу Ларса, с которым я не сильно близок. Ну, сложно объяснить. Может быть, это было связано с чувством незащищенности после терактов 11 сентября. Может быть, я чувствовал, что раны пора залечить. Может быть – и мне больно это признать – я все еще питал некоторую надежду на воссоединение, и я бы вышел на одну сцену с Metallica. Честно говоря, не знаю. Как бы там ни было, я был готов к участию в этом процессе. Я решил, что пережил достаточно психотерапии из-за Metallica, что мог бы теперь пройти сеанс терапии вместе с Metallica.

Когда я прибыл в отель, Ларс представил меня психологу и сказал: «Чувак, ты не против, если мы это снимем? Потому что интервью войдет в фильм».

Я не глупый. Может быть, мазохист. Но не идиот. Я сразу же понял, что попал в засаду. Однако считал, что, может быть, есть некая ценность в том, что я приму участие в проекте. Но я поставил единственное условие: иметь право утверждать любые сцены, в которых я принимаю участие, – если мне не понравится фильм или моя роль в нем, тогда продюсеры не будут использовать кадры с нашей с Ларсом встречи.

Мы сняли интервью, и оно было очень искренним и душевным. Я старался быть полностью открытым, в результате чего мы с Ларсом проронили слезу и поделились чувствами, которые никогда не выражали. Удивительно, но я говорил больше, чем Ларс. Я сбросил с себя груз ответственности за все, что хотел ему сказать: сожаление о том, как вел себя за несколько месяцев до своего увольнения («Я… о-бла-жал-ся!»); ярость, которую испытывал после предательства; грусть и печаль той долгой поездки на автобусе домой. Я хотел, чтобы он понял, что даже после всех этих лет боль – ощутимая и неизбежная – не прошла.