Мастер серийного самосочинения Андрей Белый

<…> в «неомифологических» текстах русского символизма <…> план выражения задается картинами современной или исторической жизни или историей лирического «я», а план содержания образует соотнесение изображаемого с мифом. Миф, таким образом, получает функцию «языка», «шифра– кода», проясняющего тайный смысл происходящего[600].

Если суммировать суждения Минц, связь символистского нарратива с мифом создается, во-первых, соотнесением сюжета текста с сюжетом «соловьевского мифа о становлении мира» («Соловьевский миф о становлении мира определил и ряд существенных поэтических представлений русского символизма <…>. Не менее существенной оказалась и общая “сюжетная схема” соловьевской мифопоэтической картины мира»)[601]. И во-вторых, проецированием образов и поступков «универсальных действователей» мифа Соловьева – Души мира и борющихся за нее Божественного Космоса и Хаоса – на героев неомифологического текста[602].

Минц относит «Петербург» к самым значительным неомифологическим текстам русского символизма. Наблюдения ее в большой мере приложимы к мифологической двуплановости «Петербурга», к соотнесенности его сюжета и образной системы с сюжетом и образами мифа Соловьева. Особенно ценным кажется вывод об ассимилировании символистским романом-мифом не отдельных фрагментов соловьевского учения, а мифа в его целостности и сюжетном развитии.

Минц задает логику и формулирует предпосылки для анализа соотнесенности «Петербурга» с мифологией Соловьева. Она, однако, не входит в детали этого отношения и не касается пародийного аспекта. Моя задача – подробно рассмотреть глубинную ориентированность структуры, сюжетики и образности «Петербурга» на миф Соловьева и проанализировать ее пародийную природу.

Представляется, что прежде всего для Белого и его собратьев-символистов миф олицетворял надежду на преодоление барьера между земным хаосом и божественной гармонией, надежду на гармонизацию человеческих дел и преображение человеческой природы. Соловьев предложил религиозно-мистическое и философское обоснование этой надежды.

Миф диалектичен. София обладает природой, как минимум, двойственной. Она знает Бога и божественную истину, ибо прежде была в небесных сферах. Но была сброшена на землю и с тех пор мечется между высоким и низким. Она сотворила земных тварей и природу земную. Но земное отделено от небесного. Земля забыла божественную истину и пребывает в хаосе. Надежда – на Софию. Она может стать связующим звеном и привести людей к гармонии.

Исследователи указывают на тесную связь образных систем «младших символистов» с софийной символикой Соловьева. Александр Лавров пишет: «Мифопоэтические концепции Соловьева <…> обусловили характер мировосприятия Белого и ряда других символистов, дали необходимый набор схем и категорий для осуществления собственных философско-мифотворческих построений»[603]. На то, что символика Белого, Блока, Вяч. Иванова и других находится в прямой зависимости от мифопоэтики Соловьева, не раз указывала Зара Минц[604].

Образная система Белого находится в тесном, но опосредованном, можно даже сказать, в полемическом отношении к идеологической символике Соловьева. Это очевидно уже в ранних произведениях Белого. Отношение «Cимфонии (2-й драматической)» к учению Соловьева о вечной женственности похоже на отношение пародирующего к пародируемому. В «Петербурге» это отношение сохраняется. Оно значительно менее очевидно и имеет иные акценты, но при этом укоренено в образной системе романа и его сюжете.