Мастер серийного самосочинения Андрей Белый

Одно из наиболее насыщенных повторений миротворения – в главке «Дом Косякова». В начале главки, повествователь говорит о космогонии представлений ребенка. Следующая за этим картина представляет собой как бы подлинный срез воображения Котика: вещи и люди Котиковой повседневности развеществляются, выхватываются из привычных хронотопов и, совсем как прежде первородные пучинности, сводятся вместе в повторном событии миротворения. Связывают их в этом событии общие для многих космогонических бредов Котика, повторяющиеся и таким образом сакрализированные мотивы творения, кручения и пульсации:

<…> – Дом Косякова, мой папа и все, что ни есть, Львы Толстые

– мне кажутся вечными: —

– все, крутясь, пролетает во мгле <…>.

Папа мой переезжает немедленно: в номер одиннадцать; что-то там образует и пишет; между тем: образуются облака, образуются тротуары; мостят мостовую; с дальней крыши пожарные Пречистенской части подымают огромное солнце; и законами пучинного пульса с Дорогомилова пристает к нам Ковчег; и из него, из Ковчега, —

– с грохотом выгружается:

Помпул; и – что бы ни было; Помпула тащит дворник, Антон, в номер десять, в квартиру, соседнюю с нами; и она же есть – мировое ничто; и бубукает Помпул; и мировое ничто обставляет бубуками он; в него с лестницы ведет дверь: золотая дощечка на ней: «Христофор Христофорович Помпул»; дощечка глядит, точно память о времени допотопного бытия, откуда втащили к нам Помпула… – <…>[236].

Мотивная цепочка повторений первоначала, которая в первых главках воспроизводила только взрывы космической энергии, извержения лавы и кручения впечатлений, раз за разом втягивая в свое сакрализующее поле новые предметы повседневности, к этому моменту вобрала в себя едва ли не всю жизнь Котика.

Время повторения, актуализируемое в «Котике Летаеве» при каждом возвращении к первоначалу, неоднородно. В цитате выше элементы повторения разновозрастны. Многие повторялись с первых страниц, такие как кручение, пульсация, мгла, вечность, солнце, потоп, ковчег. Но другие добавлялись потом. Образ папы присоединяется к первородным символам достаточно рано; Помпула, бубук и золотой таблички – позже; дворника, лестницы и улицы с ее атрибутами – на еще более позднем этапе расширения кругозора Котика.

Природа образов космогонии также неоднородна. Повседневность образов наблюдаемой реальности контрастирует с космичностью образов первоначала. Те и другие взаимно втягивают друг друга в свои семантические поля: абстрактное приобретает конкретные очертания, а злободневное становится архетипическим. Мотив творения тематически остается тем же, что при сотворении материи в первых главках, но его содержание расширяется и «модернизируется»: теперь уже в результате космической бури образуются не только облака, материки и моря, а «мостят мостовую». Параллельно «образуются облака» и «образуются тротуары». Солнце поднимают в небо – пожарные, да не какие-нибудь вообще, а именно Пречистенской части, и Ковчег подплывает – с Дорогомилова. Московские реалии остраняют космические процессы или космогоническое кручение остраняет московские будни? Это скорее всего процесс обоюдный.

В этом специфика времени повторения у Белого: в один момент времени на одной плоскости собираются, сосуществуют и взаимодействуют разноприродные явления, в обычном времени отстоящие друг от друга на расстоянии тысячелетий, веков, лет или дней, но в момент повторения воспроизведенные сознанием Котика одновременно. Все компоненты повторного миротворения, вне зависимости от их возраста и момента сакрализации, равноправны. Все они находятся в процессе становления, перехода из одного состояния в другое, и это роднит их между собой, несмотря на их несопоставимость во всех других аспектах.

Постоянное пополнение и частичное обновление повторяющихся мотивов убеждает в перманентной неполноте и незавершенности мотивного ряда перед лицом следующих витков повторения, уходящих в бесконечность. Воспроизводясь, система миротворения обновляется всякий раз новыми явлениями из жизни Котика и, таким образом, находится в состоянии постоянной готовности к восприятию нового. В этом принципиальная открытость и незавершенность мотивной цепочки и повествования как такового.