Мастер серийного самосочинения Андрей Белый

В обновляемости и открытости циклически повторяемого ряда проявляется связь между двумя мирами Котика, сакральным и профанным. Профанное, развивающееся во времени, проникает в мир повторения и поставляет ему новую информацию, которая в силу соседства с архетипическим и включенности в последующие циклы повторения сакрализуется.

В «Повторении» Кьеркегора герой приходит к выводу, что изменение – единственное, что повторяется, повторение же не зависит от субъекта. В «Котике Летаеве» Белого, суть повторения – тоже изменение существующего порядка вещей, но движущая сила повторения – творчество субъекта. В «Котике Летаеве» повторение по своей сути соответствует акту миротворения, содержание которого – творческий акт, в свернутом виде содержащий в себе будущее.

Повторение миротворения, чтобы быть подлинным, должно состоять в творчестве нового, то есть, как это ни парадоксально, повторение прошлого есть не что иное как творчество будущего. Эта логика близка архаическому мышлению, где ритуальное воспроизведение миротворения – приобщение в данный момент исторического (профанного) времени к мистическому времени творчества и тем самым – залог будущего. Котик пребывает в этой системе мышления, для него «припоминание – творческая способность, <…> слагающая проход в иной мир»[237].

Нечто подобное происходит в «Котике Летаеве»: в моментах повторения – так же как в изначальном моменте миротворения – снова высвобождается космогоническая энергия, и Котик, пользуясь доступным ему материалом – первородными образами и элементами окружающей действительности, творит будущее – свое и мира. Примером может служить отрывок, в котором изначальные «титанности» вызывают в сознании Котика все новые и новые вещи мира:

Это, спрятавшись в облако, облако рушили в липы – титаны; и подымали над дачами первозданные космосы <…> —

– Каменистые кучи облак сшибая трескучими куполами над каменистыми кучами, восставал там Титан, весь опутанный молньями: да, там пучился мир; да, и в бестолочь

разбивались там бреды;

и – толоклась толчея: —

– складывался толковый и облачный

                 ком в мигах молний, с туманными улицами,

                 происшествиями, деревнями, Россией, историей мира <…>[238].

Мотивы повторения прошлого переходят в мотивы репетиции будущего. Суть ритуалов Котика – не только повторение вещей, но и повторение самого акта творения. Котик в каком-то смысле творит мир из своего сознания:

<…> я сжимаюся в точку, чтобы в тихом молчанье из центра сознания вытянуть: линии, пункты, грани <…> меж ними – пространства; в пространствах заводятся: папа, мама и… няня. Помню: —

– я выращивал комнаты; я налево, направо откладывал их от себя; в них – откладывал я себя: средь времен; времена – повторения обойных узоров <…>[239].

Вернемся теперь к вопросу, подсказанному Бахтиным – о том, в чем же «разрешается развитие символа» – очевидно, речь идет о символе (или мотиве) космической причастности – а в чем нет (см. начало главки). Оно не разрешается в смысле бесконечного повторения ритуала, бесконечного противостояния космического и земного, сакрального и профанного, вечного и тленного. Котик, как и его создатель, обречен на нескончаемые метания между небом и землей. Этому нет, не будет и не может быть конца.

Но в одном отношении конфликт разрешается. Котик, как и его создатель, способен так соединять доисторическое космическое знание со своим бытием, чтобы творить будущее. Роднящая его с богами способность к творчеству и есть то разрешение, которое Андрей Белый, можно представить, имел в виду.

Серийность самосочинения и повторение

Теория серийной автобиографии серьезно недооценивает значение повторения. Теория автофикшн вообще не придает повторению самостоятельного значения – что, с учетом сущности автофикшн, выглядит весьма странно.