Мастер серийного самосочинения Андрей Белый

Схожее развитие и других мотивов просматривается в автофикциональной серии: мотив (например, фамильного треугольника, раздвоенности, распятия) задается в «Петербурге», чтобы потом получить развитие – часто более глубокое и нюансированное – в последующих произведениях. Очевидно, что в них теми или иными средствами повторяется то, что изображено в «Петербурге». Не столь очевидно, но столь же верно то, что в «Петербурге» те же самые мотивы в каком-то смысле проходят предварительное испытание – повторяются, в том числе, и в обратном порядке, не только из авторского прошлого, но и из будущего его героев – репетируются. С этой точки зрения, «Петербург» – гигантская репетиция, фабрика репетиций всей серии самосочинений Белого. Когда Николай Аблеухов вспоминает свое детство – белокурого мальчика и его неуловимо подпорченные отношения с «еще нежными» родителями – это очевидная, пусть и небольшая, репетиция детства Котика. Когда в «Петербурге» изображается гибель «немножко-богов» – это репетиция, и уже весьма серьезная, будущих распятий Котика и профессора Коробкина.

Повторения, на которых строится серия, составляют многоуровневую комбинацию. Автор в различных ракурсах воспроизводит свое прошлое – это прямое повторение его жизни, точнее, того, что отложилось в памяти как ключевые моменты. Каждый из романов дает это прямое повторение памяти, но строится, напротив, по модели обратного повторения – репетиций будущей кульминации.

В последующих составляющих серии повторяются мотивы, в разной мере заложенные в первом романе – это тоже прямое повторение. И вместе с тем в «Петербурге» отчетливо прослеживаются репетиции мотивов еще в то время не написанных произведений – обратное их повторение (предвкушение).

Мотив богоубийства-распятия составляет исключение из вышеприведенной схемы. В нем сходятся на одном уровне все линии обратного повторения – в каждой из них мотив развивается как репетиции предстоящего представления. В каждом романе богоубийство готовится в повторяющихся репетициях, подводящих к кульминации произведения. Будущие распятия в последующих сочинениях репетируются линией богоубийства в «Петербурге». И в жизни, в самосознании Андрея Белого, мотив распятия, в отличие от всех остальных, обращен не в прошлое, а в будущее: он ощущает жизнь как крестный путь, в конце которого предстоит трагическая развязка публичной казни через распятие.

Можно представить, что, если бы Белый дожил в краю Советов до 1937 года, его предчувствие легко оказалось бы, кроме способа казни, пророческим в самом трагически реальном смысле.

В заключение хочу обратиться к очевидной, казалось бы, но почему-то не упоминаемой особенности творчества, орнаментальности и практики повторения Белого. Не только автобиографичность мемуарных книг Белого, но и радикальная автобиографизация писателем своих романов заставляет задуматься о том, что природа этих текстов вторична по отношению к биографической реальности. Знак вторичен по отношению к своему референту, который он собой воспроизводит (не имеет значения, достоверно или искаженно). Текст, основанный на прошлом автора, является онтологически равноправной, но вторичной реальностью по отношению к этому прошлому, которое он собой воспроизводит. Если пойти дальше, то автобиографизированный текст – явление даже не второго, а третьего плана повторения: прошлое автора воспроизводится его воспоминаниями, текст же воспроизводит воспоминания. Воспроизводит настолько выборочно и достоверно, насколько того желает автор, и в той форме, какую им желает придать автор. Если воспоминания о прошлом – (вынужденно избирательное) повторение прошлого, то текст – (намеренно избирательное) повторение воспоминаний о прошлом. Таким образом, текст есть повторение повторения прошлого.

Если пойти еще дальше, то мотивное повторение внутри текста – это повторение повторения повторения. Наконец, повторение мотива в серии – повторение уже в четвертой степени: повторение повторения повторения повторения. Исходя из этого, поэтика серийного самосочинения Белого по самой своей сущности является поэтикой повторения – повторения, многократно помноженного на повторение.

Впрочем, это относится не к Белому только, а к серийному самосочинению как жанру.

Глава 2 Излюбленные образы: отец и сын

Завороженность отцовским образом и озадаченность собственной амбивалентностью восприятия отца – сердцевина и один из основных импульсов автофикциональности Белого. Ходасевич писал, что истинной целью Белого было – «дать очередной вариант своей излюбленной темы о преступлении против отца»[243]. Позднейшие исследователи с редким единодушием принимают этот тезис. Дихотомия сын–отец составляет основную смыслопорождающую константу его творчества. Белый говорит об отце: «Его влияние огромно <…> совпаденье во взглядах и даже полемика с ним определяли круг моих интересов <…>»[244].