Мастер серийного самосочинения Андрей Белый

Наряду с серийным воспроизведением оппозиции отец–сын у Белого имеет место серийное развитие каждой из двух ее составляющих. Это «линия младшего» (серия текстуальных протагонистов) – и «линия старшего» (серия текстуальных антагонистов).

Отец в жизни и в текстах Белого

Привилегированный референт: отец

По ходу создания серии своих самосочинений Белый вплетает в нее «серийную биографию» своего отца. Зависимость образов отца и сына обоюдна. По мере изображения отца Белый конструирует и реконструирует ряд его различных – до противоречивости – образов. В свою очередь серия образов отца активно участвует в выстраивании серии образов сына. Постоянное присутствие фигуры отца провоцирует отклики самопознающего Я и выявляет различные его ипостаси.

Ходасевич подчеркивал двойственность Белого как результат раздвоенности между родителями; по его словам, Белый писал, чтобы «переосознать впечатления, поразившие в младенчестве»[245]. Борис Зайцев основывает свое описание Бугаевых на противопоставлении отца, блестящего математика, и матери, блестящей женщины, «но совсем иных устремлений – кажется, очень бурных». И заключает: «Так что Андрей Белый явился порождением противоположностей»[246]. Его детство прошло под аккомпанемент скандалов – родители никак не могли поделить сына между собой. Отец– математик хотел бы поскорее сделать из Бореньки ученого мужа и одеть его «в сюртучок, в котелок». Мать хотела бы превратить сына в девочку: наряжала в платья и всеми способами ограждала от «штанишек» и наук. Коротко Белый формулирует эту семейную «конфигурацию» в очерке «К биографии» (1927):

<…> отец все хотел из меня сделать ученого; а мать этого боялась; я был, так сказать, яблоком раздора; и эта борьба за меня сильно отразилась на детстве; я рано ушел в себя: независимость, критика окружающей действительности – первые, непроизвольные жесты самозащиты, во мне появившиеся, как результат недоумения, кого слушаться: отца, или мать[247].

Классическая схема Эдипова треугольника отец–мать–сын годами разыгрывалась в семействе Бугаевых не схематично, а весьма драматично: с криком, надрывом и истерикой, что наложило отпечаток на всю последующую жизнь писателя и его творчество. Ходасевич свидетельствует:

Не только нервы, но и самое воображение Андрея Белого были раз навсегда поражены и – смею сказать – потрясены происходившими в доме Бугаевых «житейскими грозами» <…> Эти грозы оказали глубочайшее влияние на характер Андрея Белого и на всю его жизнь[248].

В воспоминаниях Белый воссоздает домашние сцены:

В этих условиях было мне пыткой готовить уроки отцу <…> учил уроки я кое-как, с оглядкой, со страхом <…> А отец требовал от меня именно четкости в формулах; по утрам он не раз кричал на меня:

– Как же это ты, Боренька? Эхма, голубчик!

В ответ на что поднимался голос из комнаты матери:

– Не смей учить![249]

Белый помнит себя ребенком душевно, даже физически деформированным: «<…> нечего говорить о том, что выявления мои исказились; я ходил с испуганным, перекошенным лицом, вздрагивая и не зная, что делать с руками; я был под бременем своей незадачливости, уродливости и “вины”, в которой не виноват <…>»[250].

Белый задается вопросом о самом себе: «<…> что получится из загнанного семейной ситуацией ребенка, боящегося естественных проявлений?»[251] Всю жизнь он пытается дать ответ на этот вопрос. Он воспроизводит в своих самоописаниях-самосочинениях свои Я как плоды настойчивых педагогических усилий отца и матери. Несмотря на активную роль матери, несмотря даже на близость сына к ней в детстве и общую с ней (но не с отцом) любовь к музыке, видимо, именно отношения с отцом оказались самыми важными и наложили неизгладимый отпечаток на воображение, жизнь и творчество писателя. Впрочем, в разных произведениях это проявилось в разной мере: в романах о Котике и в воссоздании детства в мемуарах матери уделяется не меньшее внимание. Представляется, что для взрослого Белого отец (или призрак отца) остался важнейшим референтом, а мать осталась таковым в гораздо меньшей мере.