Мастер серийного самосочинения Андрей Белый

Такие пары не сразу заметны в романах, но наглядно выводятся во всех мемуарах Белого, особенно в «Воспоминаниях о Блоке». Там реализуется отношение «младший брат» – «старший брат». Белый использует фигуру Блока, чтобы создать очередной вариант отношений с квазиотцом и увидеть изменяющиеся личности своего Я в диалоге с ним. Через вариации своих отношений с Блоком Белый показывает вариации своего Я. Перед нами предстает ряд отражений – автопортретов «зеркального Я», изображающих Белого таким, каким, как ему представляется, он отражается во взглядах других, разных не– Я, по преимуществу же во взгляде Блока.

Белый–Блок: «младший–старший»

Сравнения между мемуарными книгами Белого показывают, насколько они отличаются друг от друга и по тональности, и по трактовке зачастую одних и тех же событий и персонажей. О переписывании Белым своих воспоминаний и противоречиях между разными версиями, в особенности между разными описаниями Блока и отношений Белый–Блок, писал уже Ходасевич; позже эти несовпадения были подробно проанализированы Флейшманом и Лавровым (см. введение). Поэтому я лишь кратко остановлюсь на противоречиях между разными книгами воспоминаний, по преимуществу же сосредоточусь на анализе «Воспоминаний о Блоке». Эти воспоминания, по замечанию Бердяева, «безмерно шире своего названия»[432]. Среди прочего, текст демонстрирует примечательную черту серийного самосочинения Белого, его склонность рисовать разные свои личности не только в разных книгах, но и в пределах одного текста. Это создает эффект интратекстуальной серийности.

Различия своих трактовок темы Блока в разных текстах[433] отмечал и сам Белый. В письме Иванову-Разумнику от 2–10 января 1931 года, очевидно предвидя недоумение своего корреспондента, он объясняет:

Я, вероятно, Вас неприятно задену стилем переработки материалов «Воспоминаний» в «Начале века» (о Блоке) <…> Поскольку в «Эпопее» отбором служит надгробная память, – в ней романтический перелет; борясь с этим перелетом, я в желании зарисовать натуру Блока впадаю в стиль натурализма поздних голландцев. Может быть, это – недолет: но вгоняли в «стиль»: желание показать, как было дело, полемика с мифом о «мистиках», нас, соблазнявших «реалиста», Блока; был же не реалист, а «на-ту-ра-ли-ст», любивший мистику «Дамы-Любы» <…>

В ограниченных условиях письма боюсь, что романтическому «перелету» «Воспоминаний» противопоставляю я «недолет» голландской школы, рисующей зайцев кверх ногами.

Может быть, в третьей переделке попаду в цель[434].

Белый подчеркивает разницу между двумя портретами Блока и находит, что допустил в первом «романтический перелет». Две версии заметно отличаются по тону – братски– любовному в первой и желчному во второй. Раздражение позднего Белого ощутимо не только в мемуарах; главка «Гоголь и Блок» главы пятой «Мастерства Гоголя» полна придирок к Блоку. Однако, читая более ранние «Воспоминания о Блоке», невозможно не заметить, что уже и это – далеко не сплошное воспевание Блока. Уже в этой книге сладость не раз перебивается критикой, несогласиями, упреками и претензиями.

«Воспоминания о Блоке» – или о себе?

В «Воспоминаниях о Блоке» предстает ряд детально выписанных образов Белого. Этот парадокс пытался в свое время объяснить Федор Степун: «В сущности, Белый всю свою творческую жизнь прожил в сосредоточении на своем “я”; и только и делал, что описывал “панорамы сознания”»[435].

Это точно. Неточным представляется последующее рассуждение Степуна, недифференцированно сводящего всех героев мемуарных и литературно-критических произведений Белого к статусу «панорамных» фигур. Панорамной фигурой Степуну представляется и Блок: «<…> он Блока как Блока не увидел, а обрушился на него, как на сбежавшую из его мистической панорамы центральную фигуру»[436].