Мастер серийного самосочинения Андрей Белый

Степун считает, что Белый «Блока как Блока не увидел». Действительно, не увидел. Задача Белого никогда не состояла в том, чтобы увидеть другого, даже когда он писал о других – она состояла в том, чтобы увидеть себя самого: или другого в себе, или себя в другом. Но вряд ли можно утверждать, что Блок был для самосознающей души Белого всего лишь панорамной, пусть даже центральной в панораме, фигурой. По «Воспоминаниям о Блоке» видно, что Блок необходим Белому для воссоздания своего Я, а не для создания панорамы вокруг Я. Блок не является лишь формальной мотивировкой для воспоминаний Белого о себе, роль его в этой книге гораздо более существенна. Блок предстает тем собеседником, в диалоге с которым Я Белого не только выявлялось, но и складывалось.

Сознавая, что его активное присутствие в «Воспоминаниях о Блоке» может восприниматься как избыточное, Белый объясняет:

Знаю: поклонникам Блока, наверное, хочется слышать покойного; хочется – подлинных слов <…> но избегаю фактичности; и опускаю контексты слов Блока; рисую лишь облик, лишь жест отношенья к тому иль другому; и слышу:

– Оставьте себя, упраздните себя, – дайте Блока.

И – нет.

У меня есть причина на это.

На расстоянии 18-ти лет невозможно запомнить текст речи <…> я привирать не хочу; моя память – особенная; сосредоточенная лишь на фоне былых разговоров; а тексты забыты <…>[437].

Белому, по его объяснению, нет нужды прибегать к «фактичности» (тем более, что детали забылись), он передает не дословные реплики Блока, а само событие не прекращавшегося душевного и духовного диалога между ними. В этом диалоге, в звучании двояко направленного слова[438] складывались многие, часто конфликтующие друг с другом, личности Андрея Белого. Белый верен своим принципам подвижной перспективы и изменчивости образа протагониста-повествователя. В «Воспоминаниях о Блоке» периодически меняется ракурс, и Белый снова и снова представляет читателю в чем-то иной образ своего Я – и в чем-то иной образ Блока.

В начале «Воспоминаний о Блоке» Белый подчеркивает моменты близости, единения с Блоком. Однако в книге присутствует не только эта грань отношений с Блоком, и соответственно не одна вариация Я Белого, а целая их серия. По мере чтения уже этих, «романтических» воспоминаний, написанных за десятилетие до обличительных автобиографических, становится ясно, что близость двух героев не исключала, а скорее провоцировала также и жесты дружбы-вражды, притяжения-отталкивания, любви-ненависти.

Можно сказать, что наряду с изменчивыми образами Белого и Блока третий важный объект изображения в «Воспоминаниях о Блоке» – эпоха начала века с ее историческими и литературными потрясениями. Эпоха тоже, как и Блок, служит зеркалом, в которое смотрится Белый. Характер протагониста-повествователя, Андрея Белого, как доминанта мемуарного текста задает и определяет, в зависимости от его внутреннего содержания, идею, развитие сюжета, композицию и динамику повествования. Это накладывает отпечаток и на связь мемуаров Белого с эпохой. Связь несомненна, но весьма своеобразна. С одной стороны, Белый помещает становление своего Я в историческое время, в ситуацию рубежа эпох. С другой стороны, отношения между человеком и историей у Белого далеки от ожидаемых, они перевернуты. Не герой становится вместе с миром, а мир становится вместе с героем: мир как будто отражает в себе становление Андрея Белого, его внутреннюю диалектику. В его мемуарах исторические обстоятельства расположены и стянуты вокруг центральной фигуры героя таким образом, что создается впечатление: это духовные вибрации и душевные движения героя – то, что подобно эпицентру землетрясения задает вихрь исторических потрясений и эпохального распада вокруг него.

Важен у Белого интерес к психологической мотивировке действий (или бездействий), решений, настроений, воззрений, симпатий и антипатий повествователя – главного героя. Только через них проглядывает интерес к историческим и литературным брожениям и распадам времен, происходившим как будто под влиянием брожений и распадов личности Андрея Белого.

Мандельштам писал в статье «Конец романа»: