Мастер серийного самосочинения Андрей Белый

Я отделяю в себе, как писателе, художника от – критика, мыслителя, мемуариста, очеркиста и т. д. Я утверждаю: художник во мне работает не так, как, например, мемуарист. Поясню на примерах. В прошлом году я написал в два месяца 26 печатных листов мемуаров На рубеже двух столетий. Иные хвалят меня за живость письма вопреки небрежности формы. Эти мемуары я «писал» в точном смысле слова, т. е. строчил их и утром и вечером <…> мысль о художественном оформлении ни разу не подымалась; лишь мысль о правдивости воспоминаний меня волновала[425].

В действительности граница между художественной прозой и мемуарами у Белого кое в чем размыта. В «оформлении», да и в структуре, разница очень заметна: воспоминания, с их сильной струей отчетности, невозможно принять за роман. Но как сочинения о своей жизни романы и мемуары имеют то общее, что ни те, ни другие не являются ни чистой фактологией, ни чистым вымыслом. В романах Белый активно пользуется багажом своего прошлого для решения художественных задач, в мемуарах использует тот же материал, тоже приправляет его выдумками и выстраивает в соответствии с той или иной концептуальной задачей. Если художественные его тексты свидетельствуют о неспособности «сочинять», то мемуары – о неспособности рассказать «все как было». И там, и там находим причудливую смесь фикционального с референциальным.

Для понимания писателя, столь радикально автобиографизирующего свое творчество и не менее радикально фикционализирующего свою биографию, немаловажными являются его собственные воззрения на способы самосознания субъекта. В самых общих категориях можно сказать, что самосознание для Белого – ряд актов познания субъектом разнообразных вариаций своего Я («личностей»), из которых складывается целое («индивидуум»). Механизмом самосознания он считает подвижную перспективу рассмотрения («разгляда», по его выражению) разных «личностей», или сторон, индивидуума. Белый в своей личной терминологии формулирует по сути нечто очень близкое тезису теоретиков серийной автобиографии о подвижной перспективе.

Свой взгляд на «самопознавание» Белый излагает в ряде заметок о «душе самосознающей» (1926). Одно из основных положений: целое всегда складывается из вариаций, и самосознающая душа существует только в ряду своих вариаций, а, следовательно, увидена и познана может быть только в этих вариациях.

Белый размышляет о формах существования целого и «разглядах» сквозной темы. Трактуя душу самосознающую именно как «тему в вариациях», он представляет ее с помощью математических символов как «целое преображений из а, b, c, (слагаемых) в abc, bac, cba, и т. д., где “abc” есть вариация, жест, переживание, культурный продукт, воплощение, личность, все-все, что угодно <…>»[426].

Целое воплощается в последовательности антитетических вариаций:

<…> так символ, иль круг всех вариаций, развернутый в линию времени, становится синтезом, определяющим тезу и ряд антитез <…> композиционное целое всех модуляций, лежащее в альфе фигурою тезы, в омеге становится символом синтеза; или целым градации антитетических, антиномических следований во времени <…>[427].

Каждая из вариаций темы, или модуляций, представляет целое, но не исчерпывает его, так как лишь сумма всех возможных видоизменений темы являет собой целое во всей полноте. Целое может существовать в тот или иной момент в одном из возможных своих проявлений, но не во всех сразу.

Изменчивость «индивидуума» реализуется как разворачивание во времени череды разноликих, но равноправных друг другу и взаимодополняющих «личностей», для познавания которых Я нуждается в саморефлексии и в отраженности во взглядах другого (других). Белый пишет в «Почему я стал символистом и почему я не перестал им быть во всех фазах моего идейного и художественного развития» (1928): «<…> В позднейших символизациях жизни и “Борис Николаевич”, и “Андрей Белый”, и “Унзер Фрейнд” вынужден был изживать свое самосознающее “Я” не по прямому поводу[428], а в диалекте ритмизируемых вариаций “Я” личностей–личин, из которых ни одна не была “Я” <…>»[429].

В той же книге: