Мастерская подделок

Одним карнавальным вечером Розальба Колуччи, актриса Театра Сан-Самуэле, где она играла во fiabe[26] Гоцци, родила Дзанетту, так никогда и не узнавшую своего отца. Они жили в тесном доме с персиковыми стенами, шелушившимися над Рио-дель-Дука, и в комнатах, исполосованных солнцем сквозь жалюзи, пахло штукатуркой и плесенью. Нередко бывая в дурном настроении из-за того, что сидела по уши в долгах, Розальба била ребенка по щекам худой и жесткой рукой. Малышка Дзанетта переставала плакать, лишь когда, сидя на корточках, слышала пение ангела. Серебряная стрела пронзала тучи, которые превращались в воду и опадали прозрачными очистительными каскадами, сверкающими льдинками. Скручиваясь спиралью, словно молодой папоротник, внезапно освобожденная мелодия устремлялась к бескрайним полям. И серафимы поднимали восторженные взоры, когда кастрат, живший под самой крышей, не резким и не гнусавым, а несказанно чистым фальцетом репетировал какой-нибудь мотет Палестрины. Томмазо Сасси был мужчиной лет тридцати, с длинными тонкими руками и короткой грудной костью, выступающей, как у птиц, которая словно крючком скрепляла бочкообразную грудную клетку. Куртуазный и сдержанный, бывший фаворит кардинала Шипионе и, подобно многим, шпион мессера Гранде, он любил носить серый бархат. Едва научившись взбираться по крутой деревянной лестнице при помощи рук, Дзанетта поднималась к Томмазо, у которого всегда были припасены для нее драже, колечки пирожных, образки и марципаны с изображением игральных карт.

Когда Розальбе не на кого было оставить девочку, она брала ее с собой в театр и усаживала на скамеечку за кулисами. Разинув рот, Дзанетта смотрела, как мать в костюме черкешенки из искусственного меха выдры, сверкая стеклянными украшениями, проходила через страны, где все было настоящим, поскольку не было ничего невозможного. Статуи смеялись, когда люди лгали, лестницы с десятью тысячами ступеней вели в заколдованные сады, в пустыне откуда ни возьмись появлялись накрытые столы и, если даже порой умирал какой-нибудь дракон из золотой фольги, белая лань в короне из драгоценностей все равно казалась более реальной, чем он. Это была совсем не та Розальба, что в испачканном кофе халате наполняла квартиру своими криками, если только не харкала кровью от кашля. Еще Розальба таскала Дзанетту в кафе «Квадри», освещенное a giorno[27], с треуголкой на голове и в накинутой на уши бауте[28]: острословы, авантюристы, шпионы и жулики смеялись и болтали между собой. В кафе «Ридотто» маски разгуливали в рыжем пару и высовывали руки из муфт только перед столами, к которым авантажные игроки в бириби, кости, басет или пароли прирастали на долгие часы, пока свечи плакали на их шляпы желтым воском. В толпе прохаживались торговки байколи[29], тоже в масках, а также изящные девушки. Густой воздух был безумно горячим, и смесь всех ароматов, всех затхлых запахов оседала жирными слоями на зеркалах. Свернувшись клубком в углу скамейки, Дзанетта засыпа́ла.

Томмазо водил ее на Пьяццу смотреть на зубодеров, армянских торговцев и акробатов. Серобелые, грязно-белые, полуголодные полишинели в усеченных колпаках, с горбами из пакли на спинах, прогуливались за оградой. Как-то раз Томмазо посадил Дзанетту себе на плечи, чтобы она могла лучше рассмотреть смертную казнь, но, когда кровь забрызгала даже колонну Сан-Теодоро, девочка испугалась и расплакалась.

Вскоре Дзанетта стала считать Томмазо отцом, которого у нее никогда не было, а Томмазо стал считать ее ребенком, которого у него никогда не будет. Поэтому, когда никто их не слышал, она называла его «папочкой», а кастрат называл ее своей дочкой. Это был их секрет.

Обнаружив у Дзанетты красивый голос, Томмазо испытал огромное счастье. Тогда он научил ее читать ноты и управлять мышцами живота, удерживая или выпуская воздух. Он обучил ее грациозным жестам, играм с веером, томным гримасам, и, восхищаясь им в ролях Андромеды или Ариадны в театре «Ла Фениче», она поняла, что тоже рождена для пения.