Мастерская подделок

Ее волосы цвета бронзы вились, прижимаясь к круглой головке, а брови низко опускались над ярко-голубыми глазами. Она была доброй и любила играть с кошками. Ей было двенадцать лет, когда умерла ее мать. Тогда, взяв Дзанетту за руку, Томмазо отвел ее в «Пьету», так как был знаком с монашенками и капельмейстером мессером Бальдассаре Галуппи. Венецию можно сравнить разве что с самой Венецией, и потому «Пьета» была не столько женским монастырем, сколько консерваторией, академией, где одаренных сироток учили музыке, — ничего подобного не было больше нигде в мире. Там они овладевали игрой на органе, клавесине, арфе, виоле да гамба, виоль д'амур, флейте, фаготе, и многие из них сочиняли. Люди спешили к вечерне в «Пьету» — послушать их пение за золоченой решеткой и млели, когда они передавали своими голосами лучи света у Марчелло или нежность Перголези. В монастыре не было строгих правил, и сироток просили выступить с концертом в каком-нибудь прекрасному саду, когда приезжал принц или монарх. Они играли и пели на свадьбах вельмож, а пажи-мавры освещали факелами танцы. На похоронах ноблей, стоя в барке и наполовину опустив ниндзолетто[30], они аккомпанировали траурной гондоле своими длинными форшлагами, фиоритурами, глиссандо или мизерере, исполненным двойным хором на манер Адриана Вилларта[31]. Вдоль берегов люди свешивались из окон, слушая их. Меценаты щедро поддерживали «Пьету», и потому сиротки жили в роскоши. Всегда в белом, они носили только самое изысканное белье и питались деликатесами: яйцами ржанок в тростниковых корзинах, молекке[32] и каракатицами из лагуны, пирожками с пьемонтскими трюфелями, политыми айвовым вареньем. Они учились хорошим манерам и в редкие минуты отдыха, которые позволял им мессер Бальдассаре Галуппи, протыкали гвоздикой апельсины, подвешенные на лентах в платяных шкафах. Каждую неделю Томмазо навещал Дзанетту, следил за ее успехами, приносил китайские носовые платки для защиты горла и предостерегал от любви.

Когда ей исполнилось семнадцать, ее голос сформировался — сопрано сфумато редкостной изысканности, который можно было сравнить с полетом жемчужной голубки. Дзанетту без конца приглашали, и она познакомилась с гостиными, расписанными Тьеполо, со сверкающими жирандолями и мускусным ароматом. Она получала сложенные треугольником любовные записки, корзинки с цветами, редкостные вещи, и ее портрет написал сам Пьетро Лонги. Она вызывала зависть, даже страсть и, подобно другим сироткам из «Пьеты», могла бы найти себе богатого мужа. Когда, навещая ее и аккомпанируя на клавесине, Томмазо слышал, как она исполняет какую-нибудь арию Корелли или Чимарозы, он нередко плакал от радости. Он планировал устроить ее в «Ла Фениче».

Однажды, когда Дзанетта исполняла мадригал Барбары Строцци в честь русских послов, Джакомо увидел белую сиротку с цветами граната над ушами, услышал полет жемчужной голубки и влюбился. Он был высок, хорошо сложен, с красивыми зубами, всегда при деньгах, которые поступали неизвестно откуда, и на двадцать лет старше Дзанетты. Ее изумила его осанка, и когда Джакомо поцеловал ей запястье сквозь круглое окошко под самой пуговицей перчатки, Дзанетта почувствовала, как внутри разгорелся огромный пожар, от которого она чуть не упала в обморок.

Каждую ночь убегала она через сад, и наивные монашенки, видя ее по утрам бледной, с сиреневыми веками, приносили чашечку подкрепляющего шоколада. Когда Джакомо сообщил ей о своем отъезде в Париж, Дзанетта решила поехать с ним. Изгнав из своего сердца чувство долга перед искусством Бальдассаре Галуппи, добротой монашенок, нежностью Томмазо и то огорчение, которое принес бы им ее побег, она встретилась с Джакомо в «Остерии дель Орсо». Он приготовил для нее английские ботинки, замшевые штаны, серо-голубое платье с двойным воротником и небольшую шпагу. Переодевшись кавалером, Дзанетта уехала в ночи с Джакомо. Падал снег.

Париж привел ее в ужас: закопченный Вавилон, оглашаемый грохотом карет и ломовых дрог, криками разносчиков и савояров, предсмертным ржанием лошадей, которые валились на мостовую, пока их кишки лопались под колесами. Постоянно казалось, что тебя собьет с ног носильщик стульев, стегнет кнутом кучер, обрызгают грязью из сточной канавы. Джакомо и Дзанетта занимали покрытую гризайлями антресоль, куда никогда не проникали солнечные лучи, в модном в ту пору квартале Шоссе д'Антен. Там стоял клавесин, и Дзанетта пела для Джакомо. Они часто посещали живописные салоны и академии, ходили смотреть на фигляров на ярмарке Сент-Овид, покупали кружева и мази в Пале-Рояль, глотали устриц и пили шербет в «Прокопе». Когда наступило лето, они скользили в лодке по Марне, среди простодушных кувшинок, в зеленом свете, пробивавшемся сквозь деревья. И Дзанетта считала себя счастливой.