Мастерская подделок

Когда вместе с двумя другими она исполнила мадригал Барбары Строцци[57] «Canto della bella bосса»[58], я не поверил своим ушам, поскольку никогда не слышал ничего подобного ни прежде, ни после. Это было чрезвычайно редкое сопрано, которое еще называют «сфумато» — из-за туманной мягкости, обволакивающей голос неизреченным очарованием, не нарушая его чистоты. Это невозможно описать словами, и музыка еще не придумала подходящего термина, способного выразить красоту подобного регистра. Я словно вознесся на седьмое небо, и, созерцая ангела в белом платье, восхи́тившего меня в эти высоты, я воспылал страстью к девице Колуччи. Затем Агата Постелли исполняла арии, которые Сильвиус Леопольд Вайс некогда сочинил для Августа Саксонского[59], но я не уделил им должного внимания. Когда после концерта некий докучливый человек заявил, что сиротки, будучи обитательницами монастыря, должны вернуться в «Пьету» до темноты, его мысль вызвала бурю возражений, среди которых мой голос, хочется верить, был не самым слабым. Поэтому в «Пьету» тут же отправили гонца, чтобы там не ждали барышень, которые должны были задержаться на ужин, после чего их учтиво и благополучно сопроводили бы до дверей монастыря.

Ужин был великолепен: не только столовое серебро отличалось великой роскошью, но и большое блюдо из муранского хрусталя, изображавшее сад с деревьями, фонтанами, статуями, беседками и цветущими клумбами, сверкавшими в ослепительном свете люстр и бесчисленных канделябров. Все было отменным: осетр, устрицы, дичь, десерты, мороженое и вина. В тот вечер подавали много блюд с труфелями — как белыми пьемонтскими, так и черными перигорскими. Все они славятся тем, что распаляют чувства и разжигают любовный жар, но в моем случае в этом не было надобности, ведь, сидя напротив Дзанетты Колуччи, я и так уже весь пылал от страсти.

После ужина, когда настала пора провожать сироток, граф Головкин, который, несмотря на невероятную тучность, был все еще весьма расположен к утехам Венеры, предложил проехать по мосту, а не плыть в гондоле. Тем самым он хотел растянуть поездку на фаэтоне вместе с девицей Постелли, на которую положил глаз. Господин фон Розенберг предложил свой фаэтон Терезе Ленцо, после чего я поспешил его опередить и предложил свой — Дзанетте Колуччи. Таким образом мы оказались вдвоем в тесном маленьком фаэтоне, изнутри и снаружи расписанном бабочками, незаметными в темноте. Поскольку вечером посвежело, Дзанетта набросила поверх платья белую накидку, из-под которой выглядывали лишь голова да маленькие руки в перчатках. Перед самым приездом в «Пьету» я молча схватил свою очаровательную спутницу за руку и запечатлел пылкий поцелуй на крошечном отрезке кожи, не закрытом перчаткой, под застежкой. Дзанетта вздрогнула и подавила вздох, похожий на крик птенчика. По приезде мы передали своих сироток послушнице и, раскланявшись, попрощались и разъехались по домам.

На следующий день было воскресенье, и я отправился на мессу в «Пьету», где сразу узнал восхитительный голос Дзанетты в «Литании» Альбинони. Я послал ей букет поздних роз и попросил оказать мне честь и прийти в комнату для свиданий. Там толпился народ, а в углу даже пристроился петрушечник, так как между кавалерами и дамами попадались дети. Вскоре Дзанетта, в скромной одежде из сендаля с черными кружевами, подошла вплотную к решетке. Она поблагодарила меня, то краснея и опуская глаза, то бросая на меня красноречивые взгляды. В окружающем гуле голосов я набрался смелости и попросил ее спеть перед страстным поклонником ее искусства, даровав эту привилегию лишь ему одному. Она отвернула голову. Я подождал. Вдруг она посмотрела мне прямо в лицо ярко-голубыми глазами, в которых вспыхнул огонь страсти.

— Подумайте над этим, — сказал я. — Если вы почтите меня столь неоценимой услугой, то, безусловно, сможете располагать мною, когда вам будет угодно. Вот где я проживаю.

Я передал ей свой адрес, который она проворно спрятала в карман. На следующий день я снова явился в «Пьету», где столь частые посещения были обычным делом, поскольку за многими сиротками ухаживали и порой даже выходили за них замуж, принимая в превосходные семейства.

Извечная жертва любви, я снова оказался в ее власти. Я послал Дзанетте фрукты из Марокко, и она вышла в комнату для свиданий с припудренными волосами, в маленькой шелковой косынке из Китая, киноварный цвет которой подчеркивал белизну ее шеи.

— Весьма любезно с вашей стороны, — сказала она мне с улыбкой, — жертвовать своим временем на посещения бедной сиротки.

— Мадмуазель, поверьте, время, проведенное в вашем прелестном обществе, обладает лишь тем недостатком, что оно слишком кратко отмерено.

Пылко взглянув на меня, она вздохнула, и я понял, что в душе у нее вершится неравный поединок между любовной страстью и благоразумием.

— Коль скоро первейшее из достоинств — сдержанность, я пребываю вашим рабом, мадмуазель.