Мать королей

– Умершему короля показывают очень сильную любовь, её, вероятно, так специально разжигают, чтобы вдова и дети при ней погрелись. Завтра увидите… потому что останки как раз сюда приедут…

Это было в четверг, в день св. Малгораты, а на следующий день, в пятницу обещали привезти останки… С утра уже весь город вывалил на улицу, а Страш, так одевшись, чтобы его нелегко было узнать, вышел с другими.

Толпы ждали в торжественном молчании. Прекрасный, ясный июньский день обливал весенним блеском эту траурную процессию. На всех лицах видны были грусть, которая родила и скорбь по королю, и неопределённость судьбы государства.

Страш мог видеть издалека, с гневом в сердце, как, в траурных одеждах, королева с двумя сыночками выехала встречать королевский катафалк. Её бледное лицо было залито слезами, но она мужественно подняла голову и всё ещё красивое лицо, отмеченное по-настоящему королевским величием и важностью…

Траурная повозка медленно приближалась, окружённая двором, несущим факелы… Королева, ведя сыновей, с плачем бросилась к ней и повисла над гробом. Оба мальчика, по её примеру, с плачем и рыданием, поддерживаемые ксендзем Котом и Рытерским, склонились над останками отца. Уже нельзя было их и Соньку оторвать от телеги, и с нею вместе, перед тысячами лиц королева и дети шли через город.

Смотря на это, Страш рвал на себе одежду.

В эти минуты при звоне колоколов изо всех костёлов стали выходить процессии с хоругвиями, длинные ряды монахов, братства, цеха, кающиеся. Городское население проталкивалось тоже… и общая скорбь, такая же заразительная, как и всеобщая радость, передалась всем. Вспоминали доброту Ягайллы, его победы, мир и свободу правления, а недостатки и слабость человека забыли.

Страш тщетно искал себе кого-нибудь, с кем бы мог разделить свою антипатию к королевской семье; все соболезновали этой боли и хотели её подсластить.

Через неделю со всей пышностью и церемониалом, освящённым традициями, короля похоронили.

Почти все польские епископы со своим примасом во главе, бесчисленные отряды духовенства сбегались отдать дань памяти усопшему государю.

В многочисленной группе одетых в траур женщин, окружённая двором, держа при себе двух заплаканных ребят, королева стояла на протяжении всего грустного обряда, тихо проливая слёзы, на глазах собравшихся панов и многочисленного народа, пробуждая всеобщее сочувствие.

Магистр Павел из Затора вышел на проповедь, всем понятным и доступным польским языком волнуя сердца всему народу. Королева требовала и просила это от него, желая, чтобы не только избранные, но вся это многочисленная толпа послушала вдохновенное слово и приняла его к сердцу. По костёлу разошёлся плач.

С грохотом въехали на конях хорунджии, ломая древки у гроба и падая рядом с ним сами. В эту минуту казалось, что не одно царствование, но судьба всего государства шли в могилу с этими останками.

VII

Не напрасны были хлопоты Яна Страша и его союзников. Сам он, едва закончились похороны, узнав, что коронация, назначенная на день Свв. Петра и Павла, была отложена сенаторами до дня Св. Иакова, побежал потихоньку и тайно собирать всех врагов королевы и епископа на съезд, объявленный в Опатове.

Во время похорон короля умы всех так были заняты ими и самыми срочными делами, так никто не предчувствовал и не догадывался о дерзком созыве собрания, о котором Совет и главнейшие сенаторы вовсе не знали, что не имели ни малейших сомнений, что запланированной коронации ничто не помешает.

Очень тщательно скрывали съезд от тех, которые могли или предотвратить его, или своим влиянием изменить. Сам епископ Збигнев, обычно лучше всех знавший обо всём, что делалось или готовилось в стране, был в полном неведении относительно коварных интриг своих противников.

Всё, казалось, идёт по его желанию. При жизни короля получили гарантию выбора преемника; на трон был назначен Владислав. Коронация становилась только подтверждением того, что было торжественно обещано.

Хотя епископ был спокоен за будущее и старался успокоить королеву, оставалось обдумать столько дел на время несовершеннолетия нового короля, что совещание ни на минуту не прерывали.

По целым дням, часто ночью, сходились туда главнейшие сенаторы, обсуждая вопросы опеки, губернаторов, раздела власти, раздачи разных земель и части страны в руки людей, которым можно было доверять. Епископ Збигнев хорошо знал своих противников и их силы, но не допускал такого нахальства и самоуправства с их стороны, какое его ждало.

Войцех Ястжебец, со слезами жалущийся на племянника Дерслава, первым пытался его поведение представить епископу как вызванное междуцарствием и объявляющее, что следовало ожидать других беззаконий.

Олесницкий пренебрегал выходкой Дерслава из Рытвиан, он считал её одним из тех домашних дел, семейным инцидентом, которому не годилось приписывать излишнего значения.

Из этой гарантии и веры в себя его вдруг вывело неожиданное событие, почти невероятное: объявление, что известный бунтарь и друг гуситов Николай Сиострзенец Корнич, когда-то бурграф в Будзине, напал на его имение Славсковское.