Мать королей

Когда Олесницкому это объявили, он ушам своим не хотел верить. Он не остыл ещё от удивления и ужаса, когда придворный королевы прибежал к нему с настоятельной просьбой поспешить к ней. Дело не терпело ни малейших отлагательств.

Присутствующий при этом вызове родной брат епископа Ян из Олесницы, коронный маршалек, который только что покинул замок и виделся с королевой, когда тот его спросил, не был ли он в курсе, зачем его так срочно вызывали, ничего сказать не мог. Он оставил королеву, которая присматривала за детьми, как обычно, и была поглощена тысячью малюсеньких забот, кои вдовство на неё возложило.

Несмотря на горе, Сонька не имела времени заливаться слезами и проводить день на сетованиях. Она сама должна была быть активной, хотя верила в бдительность и заботу Олесницкого.

Также в её комнатах сбегались нити множества сетей, растянутых по всей стране. Каждую минуту приезжали гонцы, приходили донесения, отправляли посланцев, разносящих приказы. Всё это делалось с ведома епископа, по его разрешению, по его желанию, но королева сама обдумывала средства, назначала людей, приводила в движение множество колёс этой машины.

Она была неутомима, а тот, кто знает, как работа лечит от страданий, какое облегчение приносит, поймёт, что Сонька, вместо того, чтобы чувствовать себя этим обременённой, почувствовала более легкую боль в сердце.

Несмотря на заверения, она ещё не считала себя в безопасности. Ей ежедневно доносили об угрозах людей, о враждебности которых к себе и епископу она знала. Она дрожала, предвидя, что они могут решиться на всё.

Одним из тех, кто теперь ей наиболее ревностно служили, был Хинча из Рогова. Человеческой природе свойственно привязываться к тем, из-за кого страдали. Кроме того, Хинча был осведомлён об освобождении Страша и боялся его. Поэтому решил следить за всеми его шагами.

Сразу после похорон он исчез из Кракова, объявив только королеве, что должен поехать по срочным делам. И так же внезапно, как выехал, одного дня вернулся назад, несмотря на необычный час, требуя, чтобы его немедленно впустили к королеве.

Весь ещё покрытый дорожной пылью, с залитым потом лицом он предстал перед ней. Его внешний вид и спешка, с какой он навязчиво ломился в дверь, насторожили Соньку.

– Милостивая пани, – сказал, едва поклонившись, Хинча, – знает ли что-нибудь епископ Краковский или кто-нибудь о созыве съезда шляхты в Опатове, которая хочет воспротивится коронации?

Сонька осенила себя крестным знамением и отошла, испугавшись.

– Ни епископ, ни я, никто о нём не слышал!

– Раны Господни, – сказал Хинча, – едва есть время это предотвратить, а Бог знает, можно ли ещё что-нибудь сделать. Съезд в эти дни, несомненно. На него собираются все враги епископа и ваши.

Королева, не долго думая, лихорадочно хлопнула слугам и, не прекращая спрашивать Хинчу, отправила придворного к епископу.

– Чьих же рук дело этот съезд? – спросила она.

– Достаточно сказать, что Страш приложил к этому руку, – воскликнул Хинча, – а с ним едут и бегут самые смелые. Это устроили так ловко, что, когда дадут знать панам сенаторам, если им соизволят об этом объявить, на уже расставленных на дороге конях у них не будет времени добраться до Опатова.

Услышав об этом, королева снова ударила в ладоши с присущими ей спешкой и энергией.

– Позвать мне конюшего, – крикнула она вошедшему придворному, – сию минуту!

Хинча ещё рассказывал дальше, когда на порог комнаты уже входил конюший, привыкший к тому, что королеве нужно было служить быстро.

– Всех моих лошадей в тот же час расставить по дороге в Опатов[2], – воскликнула она.

Конюший едва пробубнил, что ему жаль коней, когда Сонька прервала его:

– Ты слышал приказ, никаких отговорок. Ты отвечаешь за каждую потерянную минуту. Всех моих лошадей на дорогу до Опатова, а лучшие останутся для моей лёгкой кареты. Иди! Исполняй!

Удивлённый конюший вышел.

Сонька с нетерпением ждала епископа, который подъехал, особенно не спеша, всегда спокойный и не любитель показывать горячую заинтересованность чем-либо. Его авторитет от этого страдал бы.

Взгляд королевы искал на его лице следы беспокойства, какое новость о съезде в Опатове должна была вызвать.

– Мой защитник, – воскликнула она оживлённо, – ты уже знаешь, что намерены делать враги моих детей?

Она говорила таким взволнованным и отчаянным голосом, что епископ был удивлён.

– Разве случилось что-нибудь новое, о чём бы я не был осведомлён? – спросил он.

– Созвали съезд в Опатове… и на этих днях, чтобы помешать коронации – кто знает? – может, чтобы подорвать выбор Владислава.

– Кто? – спросил весьма удивлённый епископ. – Съезд? Без сенаторов? Что это должно значить и кто его созывает?

Королева дала знак Хинчи, чтобы вошёл.

– Говори, – сказала она.

Епископ молча ждал.

Хинча немедленно приступил к повествованию, а по мере того, как говорил, лицо епископа стягивалось.

– Этот съезд не будет иметь никакого значения, – сказал он, выслушав.

Королева ломала руки.