Мать королей

– Подумай, что ты делаешь, – сказал он. – На тебе сейчас всё… Они хорошо знают, что если головы не станет, когда пастуха не будет, овцы рассеются. Могут допустить насилие… Дерслав из Рытвиан приказал стрелять в родного дядю архиепископа, обчистив его сокровищницу. Нечто иное было оказаться с глазу на глаз с Ягайллой и подвергнуться его гневу, который проходил быстро, потому что то был монарх внимательный и верный сын церкви; другое дело – с этими людьми, которые не уважают ни человека, ни митры. Помилуй.

– Видишь, что я совсем спокоен, – воскликнул епископ, не показывая волнения. – Это люди злые и наглые; кучка, что их окружает, больше легкомысленна, чем порочна. Они не отважатся на меня покуситься, ибо знают, что даже их собственные приятели такого нападения на Божьего помазанника опасались бы.

Тот, кто был знаком с епископом Олесницким, хорошо знал, что, однажды что-нибудь вбив себе в голову, он не отступит от этого и, будь что будет, намерение исполнит. Поэтому брат, канцлер Конецпольский и другие решали только, как бы обеспечить безопасность человеку. Епископ чуть ли не с улыбкой постоянно отвечал, что лучший защитник – Господь Бог, а эти черти, может, не такие чёрные, как кажется издалека.

Олесницкий применил это к Спытку из Мелштына и Дерславу из Рытвиан, к Абраму Збускому и Страшу, которые были главными распорядителями съезда. Потом епископ с полной свободой сел за ужин со своими гостями, велел приготовить всё для дороги на рассвете и, отслужив в своей часовенке святую мессу, как сказал, так и сделал – один с капелланом и челядью в несколько человек в карете королевы и её лошадьми поехал в Опатов.

Уже в те времена это был довольно значительный и торговый город, разделённый на два, а скорее, на три района, из которых один, старый, сосредотачивался у монастыря Бернардинцев, второй – при коллегиате, третий же занимали почти одни евреи. Стены, опоясывающие одну часть, и ворота в них были такими жалкими, что не могли служить для какой-нибудь обороны от неприятеля.

Прибывший Олесницкий, несмотря на поспешность, уже нашёл город полным, шумным; весь рынок был занят палатками, постоялые дворы кишели людьми, везде коней, слуг, карет без меры.

Большое количество шляхты кочевало под чистым небом; другие ютились в халупах и еврейских домах. Поскольку жаркая весенняя погода до сих пор благоприятствовала, даже переговоры проходили во дворах.

Когда подъезжающего епископа заметили и узнали, по всем прошёл очевидный испуг. Те, кто увидели его первым, пошли сообщить об этом старшинам, Спытку и Дерславу. Они, только что первый раз встретившись со шляхтой, хотели приступать к тем объявленным совещаниям, когда задыхающийся Губа Наленч побежал к Дерславу и, потянув его за рукав, бросил ему в ухо:

– Епископ Збышек приехал.

Мы уже видели, что дерзкого Дерслава, который приказал стрелять в собственного дядю, трудно было чем-либо испугать.

Спытек из Мелштына, может, ещё превосходил его спесью и распущенностью, и получил от отца равно большую храбрость, как гордость и неизмеримую веру в себя. Сын того, кто, не имея двадцати лет, был краковским паном, он полагал, что достоин высших должностей. Горячей крови, неукрощённой спеси, богатый, молодой, храбрый, он думал, что, встав во главе людей, равно смелых и готовых на всё, может сотрясти всю страну или, по крайней мере, вынудить королеву и сенаторов к переговорам и возвращению ему положения, для которого считал себя предназначенным.

Однако оба эти командира, некоторое время назад уже прогнозирующие себе уверенную победу, известием о прибытии епископа были поражены как молнией. Они переглянулись, но в эти же минуты, престыженные, они если и не восстановили спесь, один другому хотел показать, что её не потеряли.

Первый пробубнил Спытек:

– Что нам до него? Приехал, пусть, если хочет, сидит при костёле и молится, мы можем о нём не знать.

Тут же рядом с ними стоял Страш, который был неизмеримо активен, а немного дальше – старичок Говорек из Хробран. То был повсеместно уважаемый человек, славившийся умом, некогда красноречивый, немалого влияния у своих, которого Дерслав и Спытек старались привлечь на свою сторону, дабы своей партии придать некоторый вес.

Говорек не был особенно сообразителен, а был немного тщеславен. Ум, которым он был знаменит, обращался в довольно тесном кругу, давал себя обманывать и водить за нос молодёжи. Лишь бы ему кланялись, выставляли вперёд и уважали, он немного видел дальше. Это было виной пожилого возраста.

Красивый старец с седыми волосами, патриархальной внешности, с мягкой улыбкой был нужен молодым бунтарям как печать на пергаменте. Он придавал им вес. Поэтому они с ним дружили, и здесь также должны были им воспользоваться.

Услышав вердикт Спытка, который и епископа знать не хотел, и ничего о нём, Говорек покачал головой, точно не очень это хвалил.

Тем временем Страш живо вставил:

– А нам какое дело до епископа? Хочет прибыть на собрание, мы не закроем ему дороги, но приглашать не обязаны.