Мать порядка. Как боролись против государства древние греки, первые христиане и средневековые мыслители

Вот что пишет Эллюль (во многом неосознанно повторяя и радикализируя мысли Владимира Соловьёва из его «Упадка средневекового миросозерцания»): «Церковь дала себя соблазнить, «оккупировать», подчинить в обмен на возможность распространять Евангелие силой (не той, которая от Бога) и пользоваться своим влиянием для христианизации самого государства». Дальше он пишет: «Преступление Церкви заключается в этом процессе оправдания политической власти <…> Из-за признания христианами и Церковью государства и из-за политического «хвостизма» произошло изменение, имевшее по сути дела характер подрыва. Откровение несло с собой сдвиг всего человеческого миропорядка, отмену власти <…> Этот непримиримый радикализм выветрился из последующей истории политиканствующей Церкви <…> Евангелие просто улетучилось: мы сфабриковали ещё одну, очередную религию — христианство, не имеющую уже никакого отношения к Иисусу Христу». В самом деле: тот человек призывал людей к свободе, любви и братству, а от его имени стали сжигать людей на кострах, гоняться за ересями, воевать с неверными, обосновывать власть. Человек (или «человекобог» для христиан) говорил «не судите», а его «последователи» стали судить, ссылаясь на Библию. Он говорил «не клянитесь» — а «святые» вояки стали присягать в армии на Библии, ну и так далее и так далее!

Всё оказывается в этом смысле перевёрнуто и искажено, совершенно в духе, описанном Достоевским в «Легенде о Великом инквизиторе». То есть новая иерархия, новое фарисейство, новое обоснование богатства, власти, армии, Крестовых походов, гонений. Вот с чем стало ассоциироваться официозное огосударствленное христианство. И вот что породило новый атеизм, не способный отделить Христа от христианства.

Но всё-таки изначальный дух протвостояния Благодати против Закона, Христа против христианства, свободы против всей этой инерции, консерватизма и так далее, которая вокруг этого появилась, — он порой пробивается. Как я уже сказал, когда начал лекцию с конца XIX — начала XX века, упоминал и «Теологию освобождения», и Мунье с персонализмом, и русских народников, и Блока, и Ге, и толстовцев, и Бердяева (написавшего книгу с характерным названием «О достоинстве христианства и недостоинстве христиан»).

Но теперь давайте, поговорив о начале христианской эпохи и поговорив о её конце, перейдём под занавес лекции к середине этой эпохи — к тому, что было с анархическими тенденциями в христианстве уже после первоначального христианства, после первых веков христианства, но задолго до XIX–XX веков.

Тут я очень коротко скажу, потому что моя цель на сегодняшней лекции — поставить некоторую проблему, указать на некую традицию (поскольку тема эта совершенно необъятна, естественно, что только это я и могу сделать). Мы видим, как в раннем христианстве эта анархистская традиция постоянно присутствует. Например, святой Августин (это уже IV–V века) говорит в своём великом трактате «О граде Божьем»: «Государство — это шайка разбойников, государство — это новый Вавилон». Хотя он всё же не анархист, он признаёт государство, посланное нам за наши грехи для нашего обуздания. Но остатки этого изначального, присущего Иисусу, осуждения власти, этого пафоса свободы, ещё присутствуют у его наследников.

Например, Тертуллиан или Иоанн Златоуст, если брать наиболее авторитетных Отцов Церкви. Они резко осуждают любые войны с позиций радикального пацифизма и космополитизма. Они говорят: войны — это недопустимо, несовместимо с христианством. Но потом уже приходит понятие «священной войны», «Крестовых походов» и так далее.

Существовало множество таких раннехристианских анархических течений.

Так, Кропоткин считал одним из первых анархистов в истории мысли Карпократа. Был такой христианский гностик первых веков, который отрицал частную собственность, проповедовал общность имуществ и отвергал власть. Мы мало что о нём знаем.