Mater Hispania: христианство в Испании в I тысячелетии

О тех чудесных знамениях, что были явлены почти что в наше время апостольским мужем, непорочнейшим пресвитером Емилианом, нас побуждает рассказать новизна этих событий в той же степени, в какой страшит безмерность самого рассказа. Ибо чье перо, предающееся [описанию] земных вещей, сможет по достоинству описать деяния мужа небесного, который, хоть и жил давно, будет и в настоящем славен своей несравненной добродетелью, подобно явлению огромной сияющей звезды? Как я полагаю, даже если бы оставались источники Цицерона и изобиловали бы льющимися через край струями красноречия и многочисленность фраз умножала бы многословие, то и тогда невозможно было бы объяснить все то, что Христос, Который един творит чудеса,[705] являл и являет Своей благодатью через него, презревшего земное тем, что отверг не только свое тело, но и мирскую жизнь. Когда я взираю на это, в душу мою закрадывается трепет, поскольку знаний у меня не изобилие, а недостаток; слов – скудость, а не богатство, и даже границ своего невежества я не ведаю. Однако истина обещания Христа изгоняет трепет, ведь Он обещал нам и наставлял нас такими словами: Отверзи уста твои, и Я наполню их (Пс.80:11). И здесь: «Господь даст слово: провозвестниц великое множество».[706] Вот и это: Ибо не вы будете говорить, но Дух Отца вашего будет говорить в вас (Мф.10:20), – весьма подходит к данному случаю и достойно его. И так возвышается дух, отбросив паутину страха, и вот уже тот, кто был охвачен страхом, старается ступать ровным шагом, ободряя себя Твоей великой мощью, Христос, ведь раз Ты дал ослице заговорить человеческими словами,[707] то можешь и человеку помочь выразить мысль подходящими речами. К этому прибавляется еще то, что особенно затрагивает средоточение моего разума и якорь надежды, а именно, что я не буду принят иначе, чем взяв на себя это занятие и получив награду за мой труд; и что смогу я будто бы щелочью очистить мою жизнь, грязную и оскверненную, о чем самым изящным образом сказал кто-то из древних отцов: «Вот этот труд, который, возможно, избавит меня от огня».[708]

Остается еще и последний [довод], почему я предпочел передать это на грубых листочках, а не покрыть непроницаемым безмолвием: чтобы длительное молчание о предках не лишило бы потомков веры в истину. Тем же, кто старается проявить свое красноречие, я бы ответил, почему житие короткое: пусть знают они, что не в цене увлеченное балагурство, когда скромным и смиренным христианам церковным правом предлагается следовать не суетному многословию, не поверхностной людской тревоге, наконец, не похваляющемуся чванству, но трезвой, скромной и взвешенной строгости истины. Ведь лучше менее ученым слогом излагать истину, чем красноречиво – выдумку. Это легко понять из Евангелия Спасителя, которое проповедуется народу простым языком. Но неужели из-за моего невежества я принялся насмехаться над учеными мужами? Отнюдь. Я осуждаю ничтожное легкомыслие людей язвительных; и я не считаю, что из-за стремления к написанию жития на меня могут сердиться мужи почтенные, зрелые и ученые; они точно знают, что в доме Господнем каждому нужно показать, на что ему хватает сил во всем вплоть до козьей шерсти.[709] А если же они сами захотят высказаться об этом предмете, хотя их и опередили, то у них не только не будет недостатка в материале, но они едва ли смогут изложить его весь целиком. Поэтому хотя я частично и изучал мирские науки, здесь я полностью ими пренебрег и не обращался к ним, дабы у людей менее образованных не создать сложности для понимания и с помощью трубы иерихонской привести в смятение лагерь израилитян.[710]

Итак, собираясь рассказать о том, о чем я рассказать решил, я хочу наставить читателя и слушателя, чтобы он обратил свой слух, не жадный до словес, но преисполненный благоговения, а если он ждет именно их, то пусть сейчас же уходит, дабы он не считал, что теряет время понапрасну. А тот, кто желает знать, что было дальше, пусть подойдет, благоговея, и узнает сначала, что такого из рассказанного происходило здесь, что нужно почитать в городе нам или кому бы то ни было; и что такого было принесено в одиночку этим достойнейшим человеком, чего, подражая ему, никто не может коснуться, чтобы не разрушить этого, однако это должно сделать нас усердными к славе Божией через восхищение им. Ведь стремиться соблюдать общие предписания подобает всем, а получить особый дар должны только те, кому Всемогущий приказал их собрать. Так же судят и правоведы при владыках в декрете о даруемых привилегиях.