Материалы к альтернативной биографии

   - Что имена! - пустые звуки. Чего не скажем мы о буквах документа. Не ждите же того момента, когда закон на вас поднимет руки. Прискорбный, но бесспорный факт - фамильной славы шум умолк. Только при чём тут наш контракт и ваш четырёхзначный долг? Клянусь любовью к людям псов, весной, закатом и луной, коль через тридцать шесть часов вы не расплатитесь со мной, не выдадите все три-триста, то, словно с липы цвет в июле, сдерёт их с вас судебный пристав. Я за себя не постою ли! Сейчас мне нужен лучший номер, еда и общество артиста - живого и того, что помер. И не забудьте про три-триста... Жду ужина и вашей вести. Кстати, подсыпав мне отраву, вы погрешите против чести, но будете во многом правы.

   Я был потрясён! Пришедший говорил стихами, сам будто того не замечая, распалившись, грозя, иронизируя, провоцируя, но не декламируя, абсолютно естественно.

   Хозяин втянул голову в рыхлые плечи, сгорбился, невнятно бубня, снял портрет и пропал за своей дверью, а гость, давший бы фору пушкинскому Импровизатору, рассеянно опустился на скамейку у торца моего стола, вскинул руку к губам и стал яростно обкусывать заусенцы, тоскливо глядя на опустевшее место на столбе. Надеясь привлечь его внимание, я шумно отхлебнул из чашки и, ставя её, громко звякнул донцем, но не достиг желаемого. Мне доводилось слышать, что одарённые люди очень чувствительны к чужим взглядам, и, рискуя навлечь на себя гнев незнакомца, я принялся рассматривать его высокий гладкий лоб, прямой греческий нос, изящную белую руку; когда она упала на скатерть, мне открылся абрис волевого выступающего подбородка под губами, истерзанными студёными и знойным ветрами, но ещё сохранившими красоту. Опустив веки с длинными густыми ресницами, хмуря тонкую чёрную бровь, юноша сосредоточенно думал о чём-то, и мой взгляд его не трогал. Я уже решился было заговорить с ним, как вернулся хозяин, положил на середину стола ключ с брелоком-ракушкой и сказал одновременно нам обоим:

   - К величайшему сожалению, у меня свободен только один номер. Если вам будет угодно разделить его, извольте. Ужин ждёт вас там.

   Белая рука хищной птицей взлетела и закогтила ключ. В тот же миг мне в лицо сверкнули яркие иззелена тёмно-серые глаза.

   - Согласен. А вы? - отрывисто спросил меня мой удивительный сосед.

   - Да. С радостью...

   - Пошли.

   Мы покинули зал через левую из дверей, поднялись по тёмной лестнице, такой узкой, что приходилось обернуться плечом вперёд.

III

   Комната, предоставленная нам, выходила окнами на запад, и я залюбовался горами, убелёнными приближающимся утром, на фоне густо-синего неба; через час льды станут перламутрово-розовыми, в ущелья упадут лиловые и сиреневые тени, а синя мгла всё будет стоять за спинами озарённых вершин и звёзды над ними покажутся крупней и лучистей.

   Однако на двоих у нас была только одна кровать, и незнакомец уже лежал на ней, разувшись и протирая босые ноги льняным клочком, смоченным в дорогом одеколоне. На столе подле кровати стоял высокий бокал наполовину заполненный зелёным, наполовину белым. Закончив туалет ступней, мой случайный товарищ отпил из него, заел каким-то пряником и вытянулся на постели.

   - Ну, - жуя, обратился он ко мне, - кто вы?

   - Русский. Дворянин. Студент, - проговорил я.

   - Как вас зовут?

   Я назвал свою фамилию.

   - Нет. Я люблю называть людей их крестными именами.

   - Если вы англичанин, можете звать меня Джоном.

   - Полно! Какой из вас Джон! - усмехнулся он, делая какой-то неопределённый жест, - Айвен - вот как я буду вас звать.

   - Что ж... В этом есть что-то вальтер-скоттвоское... Воля ваша... А ваше имя?

   - Альбин.

   - Хм,... тоже... романтично,... странно... Я никогда не слышал, чтоб кого-то так звали...

   - Так звали одного из ближайших сподвижников Карла Великого, знатока латыни и поэта. Он писал под псевдонимом. Знаете, каким? Гораций Флакк. Занятно, верно? Поди разберись теперь... Он основал целую академию поэтов, и каждый писал от какого-то чужого славного имени.

   - Зачем?

   - Так. Они играли в поэзию, как дети играют в героев.

   - А вы - тоже поэт?

   - Да.

   - И под каким именем пишете вы?

   - Я не пишу.

   - Тогда как вы можете называть себя поэтом?

   Альбин снова глянул на меня в упор, снова усмехнулся.

   - Вот вы назвали себя дворянином. Вы при оружии?

   - Нет.

   - Почему?

   - Я плоховато им владею.

   - Ваш государь знает, где вы находитесь и зачем вы тут?

   - Едва ли.

   - Когда вы последний раз видели свою кровь?

   - Не помню.

   - Так вот вам мой ответ: в мире, где дворянин - рыцарь - ходит без оружия, боится кровопролития, бегает от своего сюзерена, поэт может не прикасаться к перу.

   - Но, послушайте, ведь объективная ценность всего, что вы назвали...

   - А велика ли объективная ценность подогнанных друг под дружку слов, составленных в рассказец или рассужденьице!?

   Не дожидаясь моего ответа, недобрый собеседник вгрызся в свою коврижку и запил её зелёно-белым зельем.

   - Что это в вашем бокале?

   - Абсент со сливками. Хотите попробовать?

   - Нет. Спасибо.

   - Вы на меня не дуйтесь. Я привык говорить прямо. По возможности.

   - Привыкли!... Но вы так молоды! Мне кажется, ваших щёк ещё не касалась бритва.