Материалы к альтернативной биографии

   - Боюсь, она их никогда не коснётся, - лукаво щурясь, отвечало странное создание.

   - Так вы!?....

   - Я не мужчина, - прозвучало уже грустно.

   И как я не заметил необычного сложения фигуры! И эта нежная кожа, и губы...

   - Но что же принудило вас к этому маскараду? Зачем вы переоделись юношей?

   - Кто переоделся? Я всю жизнь так хожу. Парнем я кажусь молоденьким и симпатичным, но на самом деле мне уже за двадцать. И красоты - той, женской - нет у меня...

   - Ваш воспитатель, верно, был большой чудак!

   - Ещё какой!

   - Вы... имеете какое-то особое отношение к этому заведению?

   - Я его совладелец. Но хозяин не платит мне...

   - Я слышал.

   - Ничего. Так или по-другому я своё возьму. Но прежде неплохо бы выспаться, - незнакомка сняла жилет, и, хоть я и тут же отвратил взгляд, могу поклясться, что она напрасно сетовала на отсутствие красоты, - Что же вы не раздеваетесь?

   - Прошу простить меня, фро... мад... мисс... Право, я теперь не знаю, как к вам обращаться, как с вами вести себя. Могу ли я вот так простецки разделить с вами постель? Ведь это... Так... нельзя...

   - Ляжем иначе - как карта.

   Она взяла одну подушки и кинула в ноги, перебралась туда, протянув душистые ступни к изголовью. Я с ужасом подумал о моих истоптанных, испревших подошвах.

   - У вас не осталось капельки одеколона?...

   Альбин молча выставила на столик флакон. Я попытался повторить её процедуру, но смущение сковывало малейшее моё движение, делало меня мучительно неуклюжим. Под конец я сбил локтем бутылочку и разлил половину содержимого.

   - Извините Бога ради!

   - Ничего страшного.

   С этим трудно мне было согласиться, поскольку, пока я возился, Альбин поставила рядом с собой на перину портрет Байрона.

   - Вам... очень хочется,... чтоб эта картина находилась тут?

   - Да. А вы против?

   - У меня на то есть веские причины.

   - Ого! Послушаем охотно, - таинственная странница обняла раму и склонила голову к ней.

   - Только вчера я сам был страстным его поклонником...

   - Только вчера? Один день?

   - Нет. Три последних года... Или даже чуть больше. Представьте, я даже написал пьесу в подражание "Манфреду"...

   - Расскажите.

   - Право, не знаю... Её герой - римский патриций, тонко чувствует мир природы, любуется ночью над Колизеем, думает о бренности людской славы... о том, что сам он обречён на смерть, и стоило ли жить, если неизбежно небытие. Он мог бы быть великим человеком, мог утешиться любовью чистой прекрасной девушки, но его преследует некий демон, отравляющий его лучшие мечты, отнимающий у него силы, надежды, веру,... и вот в момент особого просветления, душевного освобождения он... застреливается.

   - Мило. А при чём тут Манфред?

   - Ну, как же? Тот тоже тяготился жизнью, был чужд людям и обладал высоким даром...

   - Ненависти. Он ненавидел себя. А ваш приятель, верно, только и делал, что оплакивал себя любимого... Вы сказали, там фигурирует живая женщина... Бьюсь об заклад, что и не первой, и на последней странице ваш герой обращается к матери.

   - Так и есть. Вы очень проницательны...

   - Не жалуюсь. Теперь перейдём к десерту: как это ваше поклонение очутилось в прошлом?

   - Давешним вечером мне стало как-то особенно печально, и я решил подобно Манфреду отправиться в горы...

   - Манфред был там утром.

   - Разве? Почему вы так считаете?

   - Потому что он там видел орла, а не филина; слышал голоса стад, а не волчий вой...

   - Действительно...

   - Что же было с вами дальше?

   Я поведал о своём безрассудном порыве к самоубийству, о крике младенца, вернувшем меня на путь праведный и в довершение сказал:

   - Теперь я вижу, что подлинную ценность имеет лишь то, что служит живой жизни, ладу с живыми людьми, а... он... учил обратному.

   - А по-моему, Манфред ходил на Юнгфрау не в поисках одиночества и гибели. Он хотел смотреть и слушать жизнь, размышлять о движениях бытия - полёте птицы и землетрясении. Он восстал на своё окостенение, стремился стать частью живого жестокого мира - хотя бы в качестве добычи хищника. Но миг, когда всё было готово для торжества зла, обернулся триумфом добра: на вершине оказался другой человек - простак, голодранец, вышедший в горы для убийства, он случайно заметил нашего безбашенного графа, поднялся к нему и спас его...

   - Да, я хорошо всё это помню.

   - Какого же чёрта вам не хватает?

   - В итоге его всё равно настигает смерть.

   - А вы думаете, вас сделал бессмертным ваш пастушонок?

   - Нет, но я уверен, что проведу остаток моих дней не в пустом пессимизме и мизантропии.

   - А как же судьба?

   - Судьба непостижима.

   - Вовсе нет. Её очень легко понять.

   Я скептически пожал плечами, если не сказать "поёжился". Альбин совсем приникла щекой к раме и проговорила, косясь то на изображенье, то на меня:

   - Если вы росли без отцовской заботы, а мать была с вами жестока, то это прекрасное бледное лицо будет вашей судьбой.

   Меня словно прострелило, в суеверном ужасе я соскочил с кровати, пол подо мной качнулся. Вынужденный схватиться за изголовье кровати, я вскричал:

   - Откуда вы можете знать обо мне!?...

   Сивилла повела головой в сторону, и на мгновенье её лицо повторило наклоном портрет, а он, казалось, повторил её тонкую улыбку сфинкса.