- Как вы прекрасны! Верно, сама фея Альп - ваша мать!
- Не говорите чепухи.
- Можно я буду называть вас Альбиной? Так женственней...
- Мне всё равно.
- Позвольте наконец быть вашим слугой...
- Мне нечем вам платить.
- Один ваш взор обогащает меня,... а слова ваши - величайшее сокровище, оправдание....
Девушка нахмурилась и ответила строго:
- Неужели последние три года вас ничему толковому не научили? За всю свою жизнь сами знаете, кто - никому - никогда - не предлагал себя в рабство. Особенно постыдным он считал зависимость от женщины.
- Я не верю, что он презирал прекрасный пол.
- Он презирал тиранию, а женщин считал её главным оплотом, поскольку они либо провоцируют, либо практикуют её.
- Ну, а встреть он женщину равно прекрасную и мудрую, одухотворённую и великодушную?...
- Однажды с ним и такое случилось.
- И как он поступил?
- Как порядочный человек, - раздражённо отвечала наследница гения с жестом, словно требующим прекращения разговора.
- Простите, я слишком назойлив...
- Пойдёмте завтракать.
- Я бы предпочёл...
- Чего застряли?
- Дочитать о встрече двух поэтов. Неужели это не вымысел!?
- Не знаю.
- Так вы не возражаете?
- Ничуть. Читайте на здоровье.
Я снова бросил взгляд на кружево рукописи.
"Рассвет разодрал мне веки, по виску прогромыхало уличное колесо. Я приподнял голову с мягкой тапки с заправленным в неё носком.
- Кстати, Джордж, - старательно вывёл над моим ухом неугомонный старик, - что значит "упёртый перечник"?
- Это... как бы вам объяснить.... Это такой человек,... который составляет перечни...
- Списки, каталоги?
- Да. Пока не упрётся.
- Полные, исчерпывающие списки?
- Точно.
Гёте удовлетворённо закивал. Он успел нарядиться, даже цветок в петлицу засадил.
- Очень хорошо. Я вынужден вас покинуть часов на пять. Мои домашние осведомлены на ваш счёт. Пользуйтесь всем, что вам понадобится, библиотека в вашем полном распоряжении. Я также пригласил для вас портного - он прибудет через полтора часа, а цирюльник уже ждёт...
- Спасибо, но я привык сам приводить порядок свою голову, а одежду заказал ещё вчера и велел притащить к вам домой к полудню.
- Замечательная предусмотрительность! Мы с вами непременно сходим куда-нибудь вечером.
- До вечера надо дожить.
С висков Советника приподнялись сединки. Он пригладил их, вежливо поклонился мне со знакомой снисходительной улыбкой и удалился.
Поскольку в своём одиночестве я только и делал, что висел неугасимой лампадой перед портретом Шиллера, ко второй половине дня вид у меня был подвыгоревший, и Гёте уже не заикался ни о каких выходах в свет, я же, не отрывая глаз от прелестной картинки, пропел, что завидую другу такого красавца. Старик долго переваривал, потом спросил: "Вы любите цветы?".
- Я зверей люблю, - ответил я.
- Это заметно. Но я всё же хочу показать вам мою оранжерею.
В просторной стеклянной палатке действительно было много разных трав с толстенными стеблями и большими яркими цветами. Советник благоговейно надел серый фартук, перчатки (я тут подумал, что он, верно, глубокий масон), накачал воды в лейку и стал обихаживать своих бесчувственных питомцев, рассказывая что-то о каждом, при чём латыни в его речах было больше, чем чего-либо другого. Он ещё спрашивал у меня английские названия этих растений, демонстрируя талант находить чужие слабости. Какое-то время мне удавалось выкручиваться, но когда я нарёк хризантему одуванчиком, его превосходительство раскусил меня и совсем крепко насупился. Вдруг я заметил бьющегося лбом о стену матёрого шершня, указал на него Гёте и сказал:
- А вот это худшее насекомое наших широт - разбойник шершень!
- Его укус опасен для жизни?
- К сожалению, нет. Но зато стаи этих чудищ нападают на пчелиные гнёзда, убивают всех защитников и поедают детей. Вот так... Дайте мне, пожалуйста, стеклянную банку и плотный лист бумаги.
- Хотите его поймать?
- Ага.
- И что вы с ним будете делать?
Он подумал: "Я не хочу ни иметь эту тварь в своей коллекции, ни смотреть, как её раздавит этот сумасбродный мальчишка".
- Как что? Выпущу.
Садовод притащил колбу с бумагой, и, опытный ловец, я с первого приёма заполучил в сосуд хищника. Мы рассмотрели его под такую мою тираду:
- Если бы я встретил его нападающим на улей, я голыми руками оторвал бы ему голову; если бы его слопал грач, мне было бы наплевать, но дать ему медленно умирать в этой благоуханной тюрьме я не могу.
Через минуту шершень с леденящим сердце гудом улетел на волю, а Гёте, начинающий уставать от меня, спросил:
- Так какое там у вас ко мне важное дело?
Мы вернулись в дом.
- Я написал одну драматическую поэму. Друзья говорят, что она до неприличия похожа на вашего "Фауста".
- Вы хотите мне её показать? - великий автор чуть закраснелся, - Что ж. Охотно взгляну.
- Вы ведь знаете обо мне больше, чем показываете! Узнайте ещё: я дорожу своей честью. Если вы сочтёте это неоригинальным, я на ваших глазах сожгу рукопись.
- Вам настолько безразлично ваше творение?
- Оно останется со мной - в моей памяти - проживёт свой век и умрёт вместе со мной, но никто не посмеет упрекнуть меня в эпигонстве!