Матерятся все?! Роль брани в истории мировой цивилизации

Инвективная группа «бастард» претерпевает особенно заметные исторические изменения. В средневековой Европе характеристика человека как незаконнорожденного могла считаться нейтральной, если речь шла о ребёнке, родившемся у знатного отца от его наложницы. Как известно, английский король Вильгельм Завоеватель (1027–1087) до того, как он возглавил норманнское завоевание Англии, назывался Вильгельм Бастард. Однако то же обращение в адрес простолюдина считалось смертельным оскорблением, особенно если было обращено «по адресу», неметафорически. С течением времени положение в некоторых ареалах изменилось, и теперь в одних национальных традициях это очень тяжёлое оскорбление, если направлено против человека, действительно родившегося вне брака, в других – как раз если для обвинения нет реальных оснований.

Особенно серьезно соответствующая инвектива воспринимается там, где она понимается как направленная против семьи оппонента, его рода, родителей, если культ этих последних традиционно велик. В таких случаях следствием употребления этой инвективы могут быть кровопролитие или даже вендетта. Таково отношение к этому оскорблению на Кавказе (например, балкарцы, азербайджанцы).

Очень серьёзно подобное оскорбление воспринимается в национальных культурах народов Индии и Средней Азии. Отец семейства народности соньрай (Мали) имеет право выгнать из дома жену, которая в его присутствии выругала сына незаконнорожденным: предполагается, что только она знает истину и в таком случае как бы признаётся в собственной измене.

На суахили (Бомбаса) мать, употребляя в адрес своего ребёнка слово «chisi» («бастард») или адресуя ему одно из оскорблений «kuma nеоко», «kuma nina», «kuma mауо» («Пизда твоей матери!»), как бы отказывается от родства со своим ребенком. Смысл инвективы: «Ты – не мой ребёнок!», «Мое чрево родило какую-то хворость!», «Мое чрево ничего не родило!» и так далее.

С другой стороны, в культуре бансо (Камерун) брачные и семейные правовые отношения настолько отличны от стандартно европейских, что оскорбление оппонента как «незаконнорожденного» не имеет смысла, то есть незаконнорожденных в европейском значении слова здесь просто не существует. Правда, в городских условиях соответствующее слово может приобрести инвективный характер под влиянием европейской культуры, но в таком случае оно практически теряет изначальный буквальный смысл, приближаясь к современному русскому «Сукин сын!».

В то же время обвинение в незаконнорожденности может оказаться очень тяжелым там, где оно в принципе возможно, но число соответствующих случаев очень мало в силу специфических социальных условий. Речь идёт о странах, где возможно многожёнство, наложницы и проч. У наложницы статус ниже, чем у жены, но быть наложницей ни в коем случае не позорно, равным образом не позорно и быть сыном наложницы.

Вероятно, именно это обстоятельство и делает обвинение в «настоящей» незаконнорожденности в таких культурах особенно тяжёлым: незаконнорожденный в таких условиях – это ребёнок от женщины, которая не пожелала выйти замуж, не захотела стать и наложницей, но тем не менее родила. В этих условиях соответствующая инвектива подчёркивает исключительность низкого статуса такой женщины.

Очень заметна инвектива «Bastard!» в американском обществе. По сравнению с использованием этой же инвективы в Великобритании, она считается в США более мягкой и иногда даже требует какого-нибудь оскорбительного уточнения, чтобы прозвучать достаточно обидно: «You silly bastard!»

Однако, в то время как мужчины рассматривают «бастарда» как преимущественно фамильярное полушутливое обращение, женщины воспринимают его гораздо более серьёзно. Подобное «разночтение» можно объяснить традиционно разными ролями мужчины и женщины в американском обществе: несмотря на то что в настоящее время более половины американок заняты на производстве, сохраняется отношение к ним прежде всего как к хранительницам очага и семейных устоев.

Кроме того, само понятие незаконнорожденности прочно ассоциируется у американцев с понятиями бесчестья и заброшенности, а значит – снова по контрасту, – с понятиями семьи и материнства. Образ же мужчины-американца ассоциируется прежде всего с профессией и положением в обществе, а уж потом – с семьёй.

Отсюда мужчины готовы смотреть на незаконнорожденность легче: они морально больше в состоянии оставить как мать, так и ребенка, в то время как женщина, которая хочет поступить таким же образом, может прийти к тяжелому внутреннему конфликту.

Показательно, что последовательницы американского феминистского движения, выступающие за большую независимость американок от мужа, чаще нарушают табу на инвективы и легче относятся к проблеме незаконнорожденности. Угроза остаться без мужа пугает их меньше, чем нефеминисток, отсюда восприятие ими соответствующего оскорбления как сравнительно мягкого.