Материя

Хиппинс сделал то же самое, а за ним, переглянувшись, – Фербин и Холс. Оружие Джан Серий легло назад, в выемку на спине скафандра, а она тем временем завела руку за плечо, потащила за другую длинную полосу на спине и извлекла еще одно ружье, отливавшее черным блеском. Оружие раскрылось само, Джан Серий проверила его. Фербин поймал взгляд сестры, и та кивнула:

– Я пойду впереди с этим аннигилятором, ты, Фербин, будешь орудовать кинетическим ружьем. Холс, вы с Хиппинсом используете ЭОКР. Не хочу, чтобы мы все стреляли из однотипного оружия. – Лицевой щиток Анаплиан на пару секунд утратил зеркальность; Фербин с Холсом увидели, как она улыбнулась и подмигнула им. – Цельтесь туда же, куда и мы.

После этого скафандр снова зазеркалился.

«Мы все зеркала, – подумал Фербин. – Отражаем друг друга. Мы сейчас здесь, и эти странные бронированные скафандры отражают любой свет, но каким-то образом, невзирая на это, мы почти невидимы. Взгляд отскакивает при любом контакте с поверхностью скафандра, скользит в сторону, пока не наталкивается на что-нибудь вокруг нас, словно только оно и реально».

Турында Ксасс опустился на уровень груди Анаплиан. Из голеней ее скафандра выдвинулись тонкие предметы, похожие на копьеножи, поднялись и остановились перед ее лицом.

– Нам предстоит долгое падение.

– Это что, открытая башня? – спросил Холс.

– Нет, – сказала Анаплиан. – Открытой будет следующая – ею воспользуется корабль. Если этот монстр оставил ловушку для преследователей, то, скорее всего, она в открытой башне. Но у корабля нет иного выбора. У нас выбор есть, однако лучше держаться поближе к тому месту, где появится корабль, – от него мы получим поддержку. Но все равно не сможем воспользоваться стволом главной башни. – Она посмотрела на двух сарлов. – Мы пехота, если вы еще не догадались, господа. Расходный материал. Пушечное мясо. Корабль – рыцарь, тяжелая артиллерия, называйте как хотите. – Она увидела, как передернулся Хиппинс, стоявший впереди, перед дверью. – Есть что-нибудь?

– Пока нет, – ответил тот.

Два небольших зеркальных аппарата, похожих на крохотные кинжалы, отделились от скафандра Хиппинса, воспарили и замерли на уровне его плеч. То же произошло со скафандрами Фербина и Холса. Аппараты окружили Турынду Ксасса.

– Если не возражаете, господа, – небрежно проронил автономник.

– Да бога ради, – ответил Фербин.

– Даже не знал, что они у меня есть, – удивился Холс.

Дверь бесшумно откатилась, за ней оказалась полная темнота. Став черным как сажа, автономник ринулся вперед и исчез вместе с четырьмя маленькими ракетами.

Люди понеслись по трубе – по шахте лифта диаметром всего тридцать метров, по словам Хиппинса. Пролетев через только что открывшуюся дверь, они очутились в главном стволе башни и начали падать. После этого все четверо рассредоточились так, чтобы расстояние между ними составляло около полукилометра.

«Кто бы мог подумать», – размышлял Холс. Ему было и страшно, и весело. Падать к МирБогу вместе с психованными иноземцами, познакомиться с разговаривающим эксцентричным космическим кораблем, который движется между звездами с легкостью человека, прыгающего с камня на камень, отправиться на поиски совсем уже ненормального илна, который хочет взорвать или уничтожить всю планету. Такие вещи ему даже не снились, когда он жил на ферме, убирал навоз в конюшне, тащился за отцом по подмерзшему загону для холощения: в руках – ведро с еще теплым, дымящимся конским хозяйством, в ушах – звон от затрещины.

Холса одолевало беспокойство, что они с Фербином могут служить здесь приманкой, – но не слишком сильное. Он начал по-другому смотреть на древний Кодекс воина, о котором вспоминали рыцари и принцы, становясь пьяными и разговорчивыми – или пытаясь оправдать свое недостойное поведение.

Поступай благородно и желай себе достойной смерти. Холс всегда отвергал это как своекорыстную болтовню. Большинство благородных – не чета Холсу (о чем ему все время напоминали) – были эгоистичны и бесчестны, и чем больше они имели, тем больше хотелось этим подлым мерзавцам заграбастать еще. А те, кто не походил на них, вели себя чуточку лучше, так как могли себе это позволить.

Что благороднее – голодать или воровать? Многие сказали бы – голодать, хотя среди них редко встречались те, кто знал, что такое пустой желудок или плачущий от голода ребенок. Благороднее ли голодать, чем воровать, когда другие имеют возможность накормить тебя, но только за деньги, которых нет? Холс не считал это благородством. Выбирая голод, ты становился собственным угнетателем, загонял себя в ряды покорных, готовых смириться с собственной бедностью, – то есть делался своим собственным полицейским. Прояви немного инициативы или воображения – и тебя назовут ленивцем, хитрецом, увиливающим, неисправимым. Поэтому Холс избегал разговоров о чести: честь, решил он, – это средство, которое позволяет богатым и сильным думать о себе лучше, а нищим простолюдинам – хуже.