Меч Михаила

За воротами, прямо на асфальте, сидят нищие: несколько обрюзгших, неряшливо одетых баб с бумажными стаканчиками для мелочи и двое грязных бомжей, один из которых, растянувшись во всю длину, беззаботно храпит под рваной кожаной курткой. Они собираются тут с раннего утра и в любое время года, и не столько ради брошенной мелочи, сколько уже по привычке казаться всему миру такими вот обделенными и никому на свете не нужными. Эта жалость к себе по-своему согревает их, выявляя в замороченном и одуревшем от мелочности переживаний рассудке какое-то подобие счастья, хотя бы даже отупляющего и отбирающего надежду на перемены. Мелочи в кармане у Дмитрия нет, и он, ни на кого не глядя, проходит мимо, и бабы по привычке сонно крестятся ему в след. И тут его кто-то окликает, вопросительно и настырно, как будто своего знакомого, и даже по имени:

– Синёв! Димочка!

Подумав, стоит ли оборачиваться, Дмитрий все же глянул косо назад, и скорее почувствовал, чем узнал, в сидящем на асфальте бомже бывшего своего… начальника. Вот так-то, Ваня… да. Сходу и не узнаешь: исхудал, лицо болезненно-желтое, и взгляд такой извиняющийся, просительный, как у голодной, бездомной собаки. Это ж надо, так опуститься, так себя, совершенно уже не уважая, потерять. А был ведь… Неуклюже, видно, совсем без сил, поднявшись, бомж уже тащится следом, и чтобы враз от него отвязаться, Дима достает пятидесятирублевку, протягивает, не оборачиваясь, и тот неприлично жадно хватает бумажку вместе с диминой рукой, облапав чистую манжету рубашки и успев дохнуть на Диму удушливой вонью лука и пива.

– Привет всему семейству, – сипло и беззубо кудахчет бомж, – счастья и благоденствия, и брату особенно, Женечке…

Так и не глянув на Ваню – а то еще подумает, что с ним хотят иметь дело – Дмитрий торопливо идет прочь, почти бежит к остановке маршруток, и по пути сворачивает в банк: затеряться в очереди, пропасть…

2